Жена башмачника

18 марта 1932 года

Дорогой дон Эдуардо,

Это письмо – самое трудное за всю мою жизнь. Ваш возлюбленный брат Чиро умер у меня на руках сегодня в пять часов две минуты утра. Монсеньор Шиффер совершил елеопомазание и последние обряды. Антонио был с нами, когда его отец ушел. Эдуардо, мое сердце переполнено чувствами, я вспоминаю все истории, которые Чиро мне о Вас рассказывал. Надеюсь, Вы знаете, как он Вас уважал. Когда в любой ситуации требовался пример благочестия и порядочности, он всегда обращал взгляд в Вашу сторону.

Мне очень жаль, что на похоронах Вас не будет. Крыльцо нашего дома завалено цветами. Мне пришлось расчистить дорожку, чтобы можно было пройти. Ветераны повесили на нашем доме флаг. Когда стало известно, что он ушел, на улице заиграли трубы и барабаны.

Ваш брат сделал меня счастливейшей женщиной на свете. Я любила его с пятнадцати лет, и годы не уменьшили глубину моего чувства. Я не могу представить жизнь без него, поэтому нижайше прошу помолиться за меня, как и я буду молиться за Вас и Вашу мать. Пожалуйста, донесите до нее эту ужасную новость и пошлите ей мои глубочайшие соболезнования.

Ваша невестка, Энца.

8

Пара коньков

Un Paio di Pattini da Ghiaccio

Энца стояла около Чисхолмского катка, натягивая перчатки. Она наблюдала, как Антонио скользит по внешней дорожке катка с такой стремительностью, будто вот-вот взлетит. Темный частокол леса обрамлял озерцо льда, залитое ярким светом прожекторов. Будто луна легла на землю среди северных лесов. Воздух пах жареными каштанами и печеной картошкой.

Казалось, этим вечером каждый подросток в Чисхолме встал на коньки. Дети вращались под «Кружится музыка» Томми Дорси, вальсировали под «Эти глупости» Бенни Гудмена, выстраивались в цепочку, змеившуюся по кругу под «Луну над Майами» Эдди Дачина.

Энца купила жареный сладкий картофель у девочки, собиравшей деньги на школьный оркестр. Развернув фольгу, она начала есть, не отрывая глаз от сына.

Антонио исполнилось семнадцать, он был первым в своем классе. Но и в спорте успехи у него были ничуть не хуже. Коньки, как и лыжи, были словно продолжением его тела. А успехи в баскетболе сделали его настоящей знаменитостью Железного хребта и позволяли надеяться на университетскую стипендию.

Энце был сорок один. Она знала – Чиро гордился бы сыном. Со смерти мужа прошло пять лет, но ей казалось, будто все случилось вчера. После тяжелой внутренней борьбы ей пришлось отказаться от обещания, которое она дала мужу – отвезти Антонио в Италию, в их родные Альпы, растить его там, среди близких людей. Она так и собиралась поступить, но после смерти Чиро мир изменился в считанные месяцы. В Италии прошла череда политических потрясений, и было бы неблагоразумно перевозить туда сына из благополучной Америки. Последующие события в Италии показали, что она поступила верно, оставшись в Миннесоте. Предпочтя Америку.

Энца была верна городу, который выбрал для них Чиро, дела у нее шли совсем неплохо. Она по-прежнему сотрудничала с универмагами, но теперь еще и придумывала свадебные наряды, модные пальто и платья для Чисхолмских дам. Но не пренебрегала и обычными занавесками, мебельными чехлами и приданым для новорожденных. Клиенты, завороженные ее мастерством, возвращались снова и снова.

Луиджи занимался обувной мастерской в одиночку. «Итальянская обувная лавка» теперь полностью лежала на плечах Латини, многое взяла на себя Паппина, охотно помогали и сыновья. А десятилетняя Анжела была для Энцы настоящей отрадой. Но когда Энца поднималась к себе и закрывала дверь спальни, на нее тотчас наваливались одиночество и чувство потери. Боль, затихавшая днем, ночами пробуждалась, и для Энцы это было в порядке вещей, ведь от вдовства нет лекарства.