Жена, любовница и прочие загогулины

Невзирая на слабость членов, предок по пути пытался делать требовательное лицо и выдвигать возражения:

– Нет, куда же ж… Не пойду! Я не всё ему договорил… Им обоим не договорил! А ну-ка, давай их сюда, окаянная сила! Доскажу обоим, какими именами их надо наречь, чтобы получилось правильное понятие. Как есть, за дело доскажу! А не надо было нарушать идеологию, чтобы свои материальные капризы! Чтобы потакать и удовлетворяться! Нет у меня охоты хлебать-расхлёбывать их низменные вкусы и низкопоклонство… Пусть поищут в других местак-кх расхлебателей… Да не тащите меня, ироды, отпустите руки! Я всё доскажу им! Чтобы не выходили из границ! У-у-у, мр-р-разотники!

Доставить его в спальню удалось не сразу: батя поначалу упирался, а затем, наоборот, провис ногами, безвольно волочась по полу свёрнутыми набок тапками. По нему ползали сонные мухи, словно он умудрился улучить скрытный момент, чтоб усилием воли остановить своё сердце и превратиться в покойника. Единственным выражением жизнедеятельности оставались матюги, скомкано вытряхивавшиеся из родительского горла. Пыхтя и ответно выражая своё отрицательное отношение к осточертевшему старому алкашу, Чуб вместе с матерью дотащил-таки отца до кровати. Без дальнейших разговоров бузотёра усадили на неразобранную постель и покинули на произвол собственной умственной тесноты.

Недолгий срок из-за неполностью прикрытой двери ещё доносились полубессмысленные и надсадные по причине прокуренных лёгких народные песни, а также иные попытки веселья, определить которые на слух Чуб не мог. Да он и не собирался вдаваться в подробности. Лишь самую малость послушал из общечеловеческой любознательности, а потом притворил дверь родительской спальни поплотнее и исчез в собственном направлении, думая о том, что глупая это привычка у бати – жаловаться на негативные перемены своих обстоятельств, – из-за неё вечно скандалы. Впрочем, не только его родитель любит с нетрезвых глаз жаловаться и угрызаться по любому поводу: и большинство стариков ведут себя подобным образом, вечно им всё не нравится. Не могут взять в ум, что никому не интересна их пенсионерская брюзготня.

***

В зале заплаканная Мария порывистыми движениями собирала со стола посуду. Ощущая смутную вину за своего старика, Чуб приблизился, погладил её по спине:

– Да ладно тебе, не реви, Маша. Батя с пьяных глаз может что угодно наболтать, дурень сиволапый. А так-то он совсем не злой перчуган, ну ты ведь знаешь.

Сказав это, он легонько пощекотал Марию между лопаток.

– А что толку, – вздрогнув спиной, она всхлипнула и бессильным жестом опустила грюкнувшую стопку тарелок на стол. – Теперь папа с мамой обидятся навсегда! Они и вправду, наверное, никогда больше в наш дом не придут!

С этими словами Мария, повернувшись к Чубу лицом, непроизвольно подалась к нему, и её груди соблазнительно всколыхнулись от такого порыва. Он положил ладони ей на талию. И тотчас, подобно обиженному ребёнку, которого пожалел внезапный человек из сказки, Мария разрыдалась, уткнувшись твёрдым лбом Чубу в грудь.

Он не представлял, как себя вести в сложившейся ситуации.

– Перестань шворкать носом, слезами горю не поможешь, – только и нашёлся сказать. После чего застыл в неудобной позе – слегка склонившись к жене – похлопывал её по нижней части спины, томительно вздыхал и от нечего делать перебирал в уме детали минувшего вечера. Отец, разумеется, перегнул палку. Разукрашивать себе жизнь можно многими способами, в том числе и скандалами по пьяной лавочке; но всему должен существовать здравомыслимый предел. Правда, у каждого человека он свой, оттого границы пределов у разных людей редко совпадают. Если родители Машки не имеют достаточной обвычки по части застольной ругни с крепкоградусными перехлёстами, то они неминуемо затаят обиду. Зато как следует прочувствуют и усвоят, с кем собираются породниться, им это только на пользу: может, поумереннее станут разводить выкомуры и надувать щёки, представляя себя великоважными персонами.

Нет, слёзы будущей спутницы жизни не произвели на Чуба чрезмерного впечатления. Ему лишь подумалось, что теперь, вероятно, придётся привыкать ко всем этим женским штучкам, с помощью которых они обычно выражают свои преувеличенные чувства.

Что он мог поделать? Ничего. Просто стоял молчком и глядел сквозь оконное стекло в наружную ночь, совершенно безвидную – такую, словно чёрные тучи плотно забили своими телами не только далёкое небо, но и всё остальное пространство до самой земли. Хотелось дождя, потому что время казалось густым от грязи. Секунды едва ползли, а то и вообще топтались на месте; они были готовы вот-вот остановиться, слипшись друг с другом и навсегда утвердив Чуба посреди неприятного момента жизни. Ему же, наоборот, представлялось наилучшим для себя поскорее перепрыгнуть в завтрашний день и забыть о ерунде. К счастью, время таки не остановилось, и завтрашний день продолжал приближаться – пусть небыстрым, но давним своим торным путём сквозь непроглядную реальность.