Жена моего мужа

Я замедляю шаг перед «Сотеран» на Саквилл-стрит, старейшим антикварным букинистическим магазином Британии. Это место напоминает мне о Конни, о той другой Конни, не похожей на ту уверенную женщину, какой она стала сейчас, а о бедной отчаявшейся Конни, погрязшей в романе, не имевшем будущего. Она попросила меня помочь ей отыскать здесь какой-нибудь поэтический сборник для своего любовника, это было здесь миллион лет назад. Я помню энергию и гибельную решимость, охватившую ее тогда. А теперь не могу представить себе Конни изменяющей своему мужу. Это так же нелепо, как… ну, если бы изменила я. Мне так хорошо запомнился тот день, когда мы с Конни ходили по магазинам, потому что вечером я встретилась с Питером, и он пообещал мне оставить Роуз ради меня.

Я поднимаю глаза, вижу львов Пикадилли и думаю, что отныне они станут ассоциироваться для меня с моим предательством. Наконец я захожу в Национальную портретную галерею.

В декабре 1999 года мы с Питером встретились на ее ступенях в канун Рождества, чтобы украдкой обменяться подарками. Он купил мне бриллиантовые сережки. Не помню, что купила я, знаю только — это был недорогой подарок. Я намеренно выбрала его, потому что полагала, что он тоже подарит мне какой-то сувенир, и мне не хотелось ставить его в неловкое положение. Дни рождения и Рождество — сложное время для любовниц.

В действительности мы встречали Рождество в его доме вместе с Роуз. Я была одной из их многочисленных гостей. Те отвратительные дни двуличности были ужасно неприятными. Конечно, я не могла гордиться такой ситуацией, когда мне приходилось делить его с другой. Тогда я жаждала только одного — заполучить его для себя. Но когда же все так осложнилось? Когда я все так осложнила?

Я так долго мечтала заполучить его — с той самой минуты, как впервые увидела его, когда он приехал вместе с Роуз навестить Дейзи в университете. Мы тогда были почти детьми. Как я могла поступить так глупо и рискнуть всем тем, над чем трудилась много лет? Чертова дура!

Оказавшись в галерее, я чувствую себя чуть лучше. Во-первых, здесь сухо, а кроме того, я обожаю ее чистые белые контуры и приличный сувенирный магазинчик.

Я пытаюсь восстановить в памяти события прошедшей ночи. Беспорядочные, но убийственные вспышки возникают в моем сознании, причиняя невыносимую боль… У него изо рта воняло несвежей пищей. Он был небрит, и его щетина царапала мне лицо и шею. У него толстые пальцы, которыми он хватал мои чулки, стаскивая их. Я поспешно вытираю рот — все еще ощущаю на своих губах привкус его грубых, неумелых поцелуев. Мне хочется отсечь их…

В состоянии похмелья я, похоже, не способна читать надписи и сажусь в лифт, который не останавливается в бельэтаже, где разместилась выставка, а доставляет меня прямо в тюдоровскую галерею.

Моя первая мысль — как выбраться отсюда? Я не вижу ни лифта, ни лестницы, ведущих вниз, и впадаю в панику. Чистые стены, кажется, смыкаются вокруг меня, и открытые пространства, которыми я наслаждалась, в одно мгновение исчезают. Мне нужно выбраться отсюда. Немедленно! Не хочу, чтобы эти мертвецы глазели на меня. Я испытываю смущение, когда эти суровые создания смотрят на меня своими маленькими и блестящими глазками-бусинками и как будто издеваются надо мной и осуждают меня за безрассудство. За мою неверность.

Я прислоняюсь к стене и жду, пока перестанет кружиться голова и восстановится дыхание, стараюсь часто и глубоко дышать. Возьми себя в руки, Люси. На этаже никого нет, кроме трех-четырех серьезных девочек, японских школьниц, которые вежливо делают вид, будто не замечают твоей неспособности ориентироваться.

Я снова смотрю на знакомые портреты, чтобы вновь открыть для себя то, что я, казалось, уже знала. Подобную технику я часто использую на работе. Наибольшей опасности подвергаются те маклеры, которые считают, что уже видели все, и перестают смотреть внимательно. Я всегда проявляю большее внимание и осторожность, на все готова смотреть как в первый раз, с новой точки зрения.

Говорят, портрет считается хорошим, если глаза натурщика повсюду следуют за зрителем. Если это действительно так, то все тюдоровские портреты следует оценить как изумительные, поскольку мне кажется, будто натурщики живые и пристально смотрят на меня. Несколько минут я стою перед портретом Генриха VIII, несомненно самого знаменитого из Тюдоров — по крайней мере, его многочисленные браки, если не что-либо иное, укрепили его дурную славу. Глаза Генриха VIII — свирепые щелочки, холодные и отталкивающие. Кажется, будто он насмехается надо мной, словно знает мою грязную тайну и даже знает, кого именно я пустила к себе между ног вчера ночью.

Что ж, рыбак рыбака видит издалека.

Один за другим я изучаю портреты его жен — преданных, обезглавленных, разведенных, покинутых. Бывало, что и жены предавали, и сейчас такое бывает. Где же прогресс?

Я качаю головой и, отметив, что, наверное, еще слишком пьяна, бреду дальше.