Жена путешественника во времени

Он исчезает и через несколько минут возвращается в пальто, приносит и мое. Когда я просовываю в него руки, он предлагает мне фляжку.

– О нет, спасибо.

– Водка. Волосы на груди дыбом встанут.

– С опиатами не пойдет.

– А, да. Быстро мы забываем.

Гомес провозит меня через гостиную. У верхней ступеньки он вынимает меня из кресла, и я еду у него на спине, как ребенок, как обезьянка, мы выходим за дверь, на улицу. Холодный воздух обтягивает меня как экзоскелет. Чувствую запах алкоголя в дыхании Гомеса. Где-то там, за натриевыми парами Чикаго, сияют звезды.

– Товарищ!

– А?

– Спасибо за все. Ты был лучшим…

Не могу видеть его лицо, но все равно понимаю, что Гомес застыл под всеми слоями одежды.

– О чем это ты?

– Моя старуха уже точит косу, Гомес. Время вышло. Игра окончена.

– Когда?

– Скоро.

– Как скоро?

– Не знаю, – вру я. «Очень, очень скоро». – В любом случае, я просто хотел сказать… знаю, что иногда я был настоящим мерзавцем. – (Гомес смеется.) – Но это было здорово. – Я останавливаюсь, еле сдерживая слезы. – Это было действительно здорово.

Мы стоим, невразумительные американские особи мужского пола, дыхание замерзает перед нами крошечными облачками, возможные слова остались непроизнесенными, и наконец я говорю:

– Пойдем внутрь.

И мы возвращаемся.

Бережно посадив меня в кресло, Гомес обнимает меня на секунду и потом уходит тяжелой походкой, не оглядываясь.

(22:15)

КЛЭР: Генри нет в гостиной, где маленькая, но решительная группа людей пытается танцевать разными и невероятными способами под Squirrel Nut Zippers. Кларисса с Мэттом выделывают что-то похожее на ча-ча-ча, Роберто довольно неплохо танцует с Кимми, которая движется осторожно, но абсолютно точно в стиле фокстрота. Гомес оставил Шерон ради Кэтрин, которая вскрикивает, когда он крутит ее, и смеется, когда он прекращает па, чтобы прикурить.

Генри нет в кухне, которую заняли Рауль, Джеймс, Лурдес и остальные мои приятели-художники. Они угощают друг друга историями об ужасных вещах, которые арт-дилеры творят с художниками, и наоборот. Лурдес рассказывает о том, как Эд Кьенхольц сделал кинетическую скульптуру, которая просверлила огромную дыру в дорогущем столе его дилера. Все издевательски смеются. Я грожу им пальцем и говорю:

– Смотрите, чтобы Ли не услышала.

– А где Ли? – кричит Джеймс. – Спорю, она сможет нам рассказать классные вещи…

Он идет искать моего дилера, она на лестнице пьет коньяк с Марком.

Бен заваривает себе чай. У него специальный мешочек на молнии, где есть все сорта вонючих трав, которые он осторожно отмеряет в чайное ситечко и макает в кружку с кипятком.

– Ты Генри не видел? – спрашиваю я его.

– Видел, я только что говорил с ним. Он на главном крыльце. – Бен смотрит на меня. – Я беспокоюсь за него. Он такой грустный. Он… – Бен замолкает, делает жест, означающий «может, я и ошибаюсь». – Он напомнил мне моих пациентов, когда они думают, что им недолго осталось жить…

У меня сердце падает.

– Он так угнетен из-за ног…

– Я знаю. Но он разговаривал так, как будто собирается сесть на поезд, который отправляется немедленно. Знаешь, он мне сказал… – Бен понижает голос, который и так всегда тихий, и я едва слышу его сейчас. – Он сказал, что любил меня, и поблагодарил… Ну, люди, парни не говорят такого, если думают, что протянут еще долго, так?

Глаза Бена плавают за стеклами очков, я обнимаю его, и мы стоим так с минуту, мои руки охватывают усохшее тело Бена. Вокруг нас болтают люди, никто не обращает внимания.

– Не хочу никого пережить, – говорит Бен. – Господи. Выпив тонны этого жуткого пойла и пятнадцать лет пробыв чертовым страдальцем, я думаю, что заслужил право, чтобы все, кого я знаю, собрались у моего гроба и сказали: «Достойно помер» – или что-нибудь в этом роде. Я рассчитываю, что Генри будет там и процитирует Донна: «Смерть, не гордись, ты, долбаная дура». Это будет чудесно.

– Ну, – смеюсь я, – если Генри этого не сделает, то я смогу. Я иногда неплохо изображаю Генри.

Я поднимаю одну бровь, задираю подбородок, понижаю голос:

– «Мы будем спать во гробе до зари и вновь воспрянем, ты же, Смерть, будешь сидеть на кухне в одних портках в три утра, разгадывая старый кроссворд…»[125]

Бен сгибается от смеха. Я целую его в гладкую бледную щеку и иду дальше.

Генри сидит один на главном крыльце, в темноте, глядя на снег. Я едва ли выглянула сегодня в окно за весь день и теперь понимаю, что уже давно идет снег. Снегоуборочные машины шумят на Линкольн-авеню, и наши соседи счищают снег с дорожки. Хотя крыльцо закрыто, все равно холодно.

– Пойдем внутрь, – говорю я.

Стою около него, глядя, как на другой стороне улицы в снегу прыгает собака. Генри обнимает меня за талию и прислоняется головой к бедру.

– Жаль, я не могу сейчас остановить время, – говорит он.

Я пробегаю пальцами по его волосам. Они жестче и гуще, чем раньше, до того как поседели.

– Клэр.

– Генри.

– Пора… – Он останавливается.

– Что?

– Это… я…

– Господи. – Я сажусь на тахту, глядя на Генри. – Но… не надо. Просто… останься. – Я сильно сжимаю его руку.