"Женевский" счет

Здесь, на этой земле, всегда первородно — материальное, отнюдь не дух.

Скривленные тысячелетием всяких насилий и подъяремного существования кости России принялись было выправляться в начале столетия…

В огромных общественных явлениях, в отличие от жизни одного человека, случайно ничто не происходит, во всяком случае, не имеет длительного исторического продолжения.

Все силы, заложенные в русском народе, сошлись в одном взрыве — революции 1917 г.

И это дано пережить народу.

Чтобы легло в историческую память народа, возвысилось над прежними представлениями и послужило основой для организации жизни на новых началах.

Адмирал придирчиво следит за формой и выправкой. Никто не смеет уловить какие-то перемены в нем. Он принадлежит не себе, а делу. И потом — он же моряк, черт побери!

— Я разделял мнение графа Витте, — вспоминает Верховный Правитель. — Да, Россия переросла форму существующего строя. Она устремилась к строю правовому, на основе гражданских свобод, отнюдь не к диктаторскому режиму. Это общеизвестно: страна нуждалась в переменах. Их ждала вся Россия, и заслуги большевиков в том никакой! Февраль семнадцатого — это стихийное неприятие старой власти, это отмена ее явочным порядком. Подчеркиваю: прежде всего стихийное. Бедствия войны, земельный голод большевики переплавили в ненависть народа и междоусобную смуту…

Не дано было Верховному Правителю понять, что в целях революции различные слои общества решительно расходились. Движение народа за право на землю и раздел имущества, собственности интеллигенция приняла за движение только во имя свободы. А другие слои соответственно видели другие ценности. И получилось: народ двинулся за одним, а другие — за своим, в частности, интеллигенция — за свободой в самом широком, неограниченном виде. Крестьянина эта разрушительно-неограниченная свобода не волновала, ему бы сесть на свою землю…

Адмирал выслушивает полковника Решетова, а когда остается один с адъютантом, приказывает вызвать врача.

Врач выполняет приказ и приносит цианистый калий.

Старший лейтенант Трубчанинов засыпает порошок в пистолетную гильзу — под ватную затычку. Адмирал завязывает гильзу в угол платка. Так она совсем незаметна и, кроме того, будет в сохранности: узел туг и не позволяет выпасть затычке.

Адмирал смеется:

— Вот и пригодилось умение вязать морские узлы.

От броневых плит, несмотря на обшивку и печное тепло, веет льдом. Запах молодости — службы на боевых кораблях.

Адмирал чокается с Трубчаниновым за то, чтобы никогда не развязывать этот платочный узел. Ему искренне жаль, если что-нибудь случится с этим мальчиком в морской форме.

А случиться может — и даже очень скоро…

Здесь, в штабе у адмирала, служат одни моряки, кроме самого начальника штаба — генерала Занкевича.

Ночами, когда избывали шумы и безмолвно ползла минута за минутой, адмирал молился. Нет, он не отличался набожностью.

Он лежал на диване в своем «кубрике» под хилым отсветом дежурного огонька и беззвучно набирал слова молитвы. Собственно, это были не молитвы в их привычном понимании. Адмирал объяснял себе свои поступки и поступки других. От этого в молитвах была глубокая искренность в обращении к Богу. И ни разу он не попросил у Господа снисхождения или защиты. Он верил, что действует во имя Отчизны и народа.

Его настолько поглощал этот горячечный исход мыслей — приглушенные шаги и голоса за щелями-бойницами броневого вагона и утомительный кожный зуд не в состоянии были ослабить или спугнуть их. Он парил в тугом воздухе мыслей — и ничто не могло ему помешать.

Через каждые два часа патрули менялись. Их теперь составляли лишь из офицеров и только с фронтовым опытом — это означало быть проверенным кровью. Патрули сутки напролет кружили вокруг бронепоезда и состава с золотым запасом. Патруль от патруля — в пределах видимости; ночами это около ста шагов. Поодаль от литерных составов располагались заслоны легионеров, а еще дальше — наблюдательные посты повстанцев. Они проглядывались по ярким кострам.

В самом бронепоезде круглые сутки дежурили офицерские расчеты, у пулеметов и по «кубрикам» бродили дневальные. Порядок выдерживался флотский.

Исповедуя себя подобным образом, адмирал не подозревал, что эти ночные встречи с самим собой и дают ему силу держаться среди повального предательства и шкурничества.

Адмирал не страшился ни увечий, ни смерти, ни лишений. Он заклинал себя от одного: быть преданным. Он уже чувствовал, как близка эта петля предательства и как норовит захлестнуть шею. Посему все молитвы он заключал одной-единственной просьбой: избавить от участи быть преданным.

Больше он у Всевышнего ничего не просил…

Один из знатоков сыска, А. П. Мартынов, рассказывал «во французской стороне, на чужой планете»:

«За первые 16 лет нашего столетия не было более спокойных годов, чем 1909-й и последующие за ним годы, вплоть до революции, — спокойных в смысле ослабления революционного, организованного напора на правительство.

Играли роль в этом следующие причины:

Общий упадок революционного настроения в связи с неудачей бунта 1905 года.