Национальное одной стороной примыкает к разрушению, становясь мечом и петлей для народов. Другой стороной национальное упирается в созидательную прочность государственного образования, крепость бытия народа. Пренебрежение национальным родит государства в такой же мере нежизнеспособными, как и государства, рожденные из страха и крови…
Но вернемся к Балабановой, к которой Ленин питал слабость. Долго ли? Это могут установить историки. Но доверием его она пользовалась безграничным. Именно ей он отпустит внушительную сумму для революционизирования народов Европы. Имя вождя являлось для нее охранной грамотой в успевшей стать чужой России…
После курса наук, перекочевав в Италию, Анжелика Исааковна со временем становится одним из лидеров Итальянской социалистической партии.
В первую мировую войну (а она переживет и вторую мировую войну) Анжелика Исааковна занимала центристскую позицию, участвуя в Циммервальдской, Кинтальской и прочих конференциях, ставящих целью осуждение и прекращение войны.
В 1918-м не без влияния Ленина 40 лет (уже возраст, как бегут годы!) приехала в Россию, предварительно вступив в партию большевиков (тут Ленин являлся надежным покровителем). Не было ее в лапотной России 21 год, пора приложить знания да опыт.
На I конгрессе Коминтерна (2–6 марта 1919 г.) присутствовала с совещательным голосом. В 1919-м — член коллегии Наркомата по иностранным делам в Украинском советском правительстве. Пользовалась неизменным доверием вождя. Для нее он был не только единомышленник.
В 1922 г. выезжает из России по коминтерновским делам, обильно нагруженная деньгами, теперь, как окажется, навсегда.
После кончины Ленина для нее в партии нет опоры — и в 1924-м ее исключают из РКП(б) за меньшевистские взгляды, попросту выгоняют. У Сталина везде должны быть свои люди с его, сталинским пониманием отношений в партии и стране.
С 1936 г. Анжелика Исааковна жила в США. Отошла в мир иной осенью 1965-го. Очень резко, непримиримо выступала против сталинско-хрущевской России. Надо полагать, знала много такого, что, подстраховывая, позволило дожить до преклонных лет — не отваживался Сталин убить. Оставила интересные записки, к которым, по-моему, никто из историков так и не обращался[56]
.«А. М. Коллонтай была не вредной…» — считает Молотов. Это значит, можно было не загонять за решетку или дырявить голову пулей, как это сделали почти со всеми ее товарищами по партии (в том числе и двумя бывшими мужьями — Шляпниковым и Дыбенко). Впрочем, кому было дано заглянуть в электрические дуги мыслей Кобы? Отчего, почему не убил, а дозволил с почетом опочить в кремлевской больнице 9 марта 1952 г. 80 лет от роду?
Через полтора года в этой больнице угасал мой отец, и сестры хранили в памяти те необыкновенные истории, которые Александра Михайловна надиктовывала стенографистке. Она спешила завершить воспоминания. Эти воспоминания Коллонтай завещала опубликовать спустя полвека. Однако, похоже, канули они бесследно во чреве «женевской» твари…
Спустя десятилетия (каждое, почитай, размахом с эпоху) Молотов так отзывался об Александре Михайловне Коллонтай:
«Она все-таки выдающийся человек… Интересная. Поклонников меняла много… Красивая женщина. Побывала с одним, побывала с другим… Красиво очень говорила… Она у нас была не вредной…»
Бог не отметил страсть Ленина детьми. Ни одна не понесет от вождя…
Но это так, крохотная плиточка в нескончаемой мозаике жизни. А пока Ленин снова пишет Коллонтай в Христианию (Осло) — о будущем съезде шведских социал-демократов; корпит над планом статьи «Уроки войны» и заканчивает статью «История одного маленького периода в жизни одной социалистической партии».
Разоблачение истинного характера империалистической войны (социал-патриотов и социал-пацифистов) — по-прежнему генеральная его задача. Он ничего не знает о событиях в Петрограде, когда повторяет привычный маршрут. Его еще не втянул водоворот событий: ни дня, ни минуты без мучительного напряжения и ощущения движения к краю пропасти. Все это еще впереди.
Для прогулок у него несколько маршрутов: есть самый дальний, есть средний, есть и короткий, когда очень занят или нездоровится. Сложились они сами по себе. Разумеется, бывают исключения, он пускается в совершенно непредсказуемые кружения по улицам, забредает в незнакомые парки, скверы, но это случается редко, когда вдруг на душе становится светло и радостно…
Все те же дома, перекрестки, те же деревья… все это ложится в сознание чисто, ровно. Он не знает, что это — в последний раз. В последний раз он идет по этому городу без тревоги забот — груза дел, которые надо непременно прокрутить, никто за тебя не сделает, а если сделает, то не так, и главное — без этой безмерной ответственности, несъемного гнета этой ответственности: никто не заменит, надо делать, каждый миг и час — делать. Выпасть из этого дела — равнозначно гибели, гибели всего, уже всего…