Жених и невеста

Любо-дорого поглядеть, что за тракторист у меня Валера. Землюшку чует колесами – как голой ногой своей.

Работа у такого не плесневеет. Горит!

Бывало, обернётся, я ему в отметку большой палец выставляю. А он вроде того и не в радости.

Остановит трактор, бежмя ко мне.

– Давай поруководи, – показывает на руль. – Передохн? минуту какую. А я на бойком на твоём местечке повоюю с мешками.

Неловкость заедала Валеру.

Всё не мог присмириться, как это – мужик сиди-прохлаждайся за рулём, а баба чувалы с семенником нянчи.

Подсяду я к рулю и только к вечеру уже, как ехать домой, вспомню, что менялись-то мы на минутку. В сев недосуг и носу утереть!

Ученица я выявилась не пустоколосая какая. Скоро взяла все «универсаловы» университеты.

Сдала всё комиссии ладком.

Время отсаживаться на свой трактор, а трактора нет как нет. Жди-пожди, Марьяна Михална. Да так не с год ли и работалa с Валерой напару.

Я не выгораживала себе трактористова трона. Валера, жалеючи меня, сам в прицепщиках у меня бегал.

Наконец и мне дали «Универсал». Правда, старенький. Недели полторы Валера с ним возился.

– Ну, – говорит, – приготовьтесь, мамзель. Взавтре ваш самоличный выезд. К завтрему доведу. Друг за дружкой постреляем в поле. Как на майскую демонстрацию!

– А давай-но взавтре в обед не на стан – в загс прямо на тракторах!

– Ей-бо, – вздыхает, – ты у меня какая-то непонятная.

– А буду вся наружу, буду вся понятная... Тогда я уже не баба буду.

– Мда-а... Логика бабы – в отсутствии всякой логики.

– Ну, это как хошь считай... А загс что, отпихнем до лучших дней?

– Как так?... Чем тебе не угодил завтрашний день?

Вечером доила я корову.

Ветром вбежал в катух Валера.

– Вставай, Марьяна! Вставай! – тянет за плечо кверху.

– Кончу доить – тут не заночую.

– Да вставай же! Пошли!

– Куда ещё пошли?

– Куда, куда... Говорят, пошли, значит, пошли...

Чем лучше я вслушивалась в его голос, тем все ядрёней слышала смятение, тревогу, смертную слышала беду.

Поднялась духом, заглянула в лицо – какое-то чужое да синее, что ли, будто на льду Валера посидел мой.

Не стала ничего спрашивать. Пошли.

Он впереди, я следком.

Идём молчим, у самой душа не на месте.

А вечер уже старый, солнце давно ушло; за дальней далью, где поля в сумерках обнимались с небом, добирал свои последние минуты слабкий костерок мерклого заката.

Идём мы, идём и куда ж приходим?

К загсу.

Смотрю на замок, смотрю на Валеру.

– Ты чего? Иль боялся, завтра без обеда останешься? Ну какие загсы по ночам?

– А такие, – говорит натихо. – Ты пошла к корове, тут тебе нарочный...

Полез в потайной карман пиджака, достал какие-то серые листочки.

– Что это?

Спрашиваю, а сама боюсь ответа.

– Военные повестки это, Марьянушка... Эта, – загинает верхний листок, – на меня... Эта, – загинает ещё листок, – на Михайлу... Э-эта на Егора... Велено быть взавтре поутру к семи ноль-ноль...

10

На всяку беду страха на напасёшься.

Беда всю страну подвела под красную звезду.

Дома остались бабы, давненькие, другим словом, старые, да малые, остались кормить войну.

А у войны рот большой...

Без мужского роду-племени сиротами смотрят поля наши, ржа взяла волю над машинами без глазу.

Как ни круто завернула вековая беда, а первый военный взяли мы урожай сполна: зерно до ядрышка ссыпали в закрома, до корешка свезли сахар-свёклу на завод.

С молодыми ноябрьскими снегами заработали у нас в Острянке эмтээсовские курсы.

Учиться тракторному делу загорелись все мои: и Зинушка, и Тамарушка, и Манюшка, и Нинушка, и Колюшок... Последненький мой, мамушкин цветочек.

Мне наказали вести те курсы.

С испугу кинулась я было отказываться, да в стыд потом самой стало: помимо меня никто из оставшихся острянцев и не знал толком трактора.

Ну что ж, я так я...

К теории готовилась я по книжкам куда усердней против своих старательных курсантов. Так зато по части практики я была профессориха.

Как соберёмся у кузни, такой галдёж подымается. Кажется, все разом горланят:

– Мне!.. Мне разрешите! Разрешите поездить с вами мне-е!..

Все просятся, да не все...

Вижу, первонькая из дочек, Зина, не то чтоб рвалась поездить – по-за спинами приседает-прячется. А ну, не дай Бог, вырву из толпы на трактор.

– Зин, – говорю с трактора, – а ты когда да ни будь думаешь сюда подыматься?

Зина и вовсе оробела.

– Я-то, – говорит, – а сама глаза в спечённый, в притоптанный уже снег, – я-то что... Я лучше люблю ездить, на то и шла...

– Ты чего жмешься?

– А нехай все отвернутся... Сяду...

– Эт что ещё за фантазия на тебя набежала? – спрашиваю в строгости.

Молчит. Набрякла вся слезой, как вата в воде.

«Тут какая чертовщинка да есть!»

Прыг я только наземь – с криком упала Зинушка мне на грудь, заревела белугой.

– Зи-ин! Да ну что ты?

– А то... Ну скажите ему...

– Кому?

– Ко... лю... ш... ку...

– А что он?

– А то... Как же я полезу садиться на обзор всем?

– Да что ж такое?

Отшатнула от себя, смотрю, что ни слеза у неё как сорвётся, так и воткнётся колом в снег.

– А то... пристаёт, как слюна... Повсяк день дражнится... что у меня... ножки... как... у беременной ко... кошки...

Мороз так и пошёл по мне.