Жених и невеста

Мдa-a… Такой ералаш напрямик большая родня той моей каше, когда я сбежала от своего прасольщика из-под самого венца…

Что ни говори, а у любви свой устав…

Вот…

Проходят большие века, рушатся целые государства, в борьбе народы меняют власть, но ни нá волос не меняет Любовь своего устава: нет и никогда не объявится такая сила, что могла бы взять верх над Любовью и положить ей свою волю.

Ничего нет первее Любви. Ничего нет праведней Любви. Ничего нет главнее Любви. Ничего нет сильнее Любви.

Человечий род – это всего лишь вечное дитя Любви, дитя умное, дитя красивое, дитя богатырское, но вместе с тем и дитя слабое, кому суждено жить, покуда живёт Любовь…

Жду я, пожду… Ан ни девчушки, ни меньшака…

Осталось мне одно: сиди да слушай.

А скрозь дверь помилуй как хорошо слыхать.

– Здрасьте, – говорит Юрка.

– Здравствуйте.

Голос у женщины со скрипом как вроде.

– Я вот пришёл… Понимаете?…

– Понимаю. Зачем вы пришли?

– А зачем все сюда приходят?… Я ззамуж хочу!.. И мммоя девушка!..

– А где же ваша девушка?

– Как где?… Здесь… Её кореш мой у гардероба караулит. Она, понимаете, стесняется. Понимаете?

– Отчего же не понять. Сколько, молодой человек, вам лет?

– Тёть, а вы в семнадцать лет жените?

– Надо специальное решение райисполкома.

– А ну без специального?

– Без специального нет.

– Из-за какой-то бумажки…

– А без бумажки не могу.

– Вы и не можете! Всё ж в ваших руках… Что вам стóит! Ну, тё-ё-ёть…

– Как вы себя ведёте?

– Хорошо веду. Я зззамуж хочу! И мммоя девушка!

– Приходите через год. К той поре, надеюсь, вы протрезвеете.

– Да Тани уже не будет! Не будет! Как вы это не поймёте?!

Тут Юрка как заревёт, бедолага, по-страшному и в слезах вылетел от регистраторши, будто ветром его выкинуло.

Вот ты какая горькая нескладица…

Не успела я свести, что тут да к чему, ан висит-болтается у меня на шее Ленушка.

– Бабушка… родненькая… – ронит слёзы, – не yxoди-и…

В толк никак не войду, с чего она такую песню поёт.

– А куда это я ухожу? – стороной так в разведку выуживаю.

– Да-а, куда-а… Хитроумка ты… – Помалу Ленушка перестаёт мокрить. – Когда ты пошла, я спросила дедушку: «Дедушка, а почему бабуня такая сердитая?» А дедушка ответил: «Бросила меня бабуня, ушла». – «А почему?» – «Я ей больше не наравлюсь. У меня на голове нету волосов». – Бабушка! Родненькая! Не бросай дедушку! Ну честное слово, волосики у дедушки на головке ещё вырастут, как у братика Коли!

– Ну-у, ежель всё так, как распеваешь, – смеюсь, – не спокину я ненаглядного дедушку твоего. Только что ж сам?

– А сказал – придёт. И вот увидишь, придёт!

А кочерга эта горелая легка на помине. Вон он сам, мокроглазый, ясной личностью сверкает.

Подступается, через усталь улыбку засылает.

– Я, Марьянушка, – входит в рапорт, – Ленушку взял. Всё, думаю, смелости мне накинет… Завидела она тебя с порожка, вывинтила потную ручонку у меня из кулака, локотки нарастопыр да и понеслась вприскок к вашей милости. Ни на каких вожжах не удержать. Спокинула деда одного на произвол случая. А меня было в дверях не опрокинул с катушек один шутоломный жених… Это ж по какому по такому папуасскому правилу обходятся тут с нашим братом, что тот жених натурально ревел белугой?

– А узнаешь…

Валера зачем-то трогает седой висок, задумывается, бледнеет лицом.

– Не полошись, – беру я его под острый сухой локоток. – Тебе такой прах не грозит, жанишок ты мой беленький, жанишок ты мой давненький, – и открываю свою дверку.