Жених по объявлению

— Мой тебе совет: бросай эту работу. Тебе нельзя быть мошенником — головка не та. Иди на жэдэ костыли забивать. Забил костыль — получил денежку, забил — получил… — На миг задумался. — Хотя и там надо с умом кувалдой махать, ненароком можно кого-нибудь пришибить. Короче, я тебя предупредил.

Вскоре после этого разговора на вратах прибежища усопших люди, еще живые, могли прочитать красивым шрифтом выбитое на гранитной доске объявление:

«Всем! Всем! Всем! У кого уже есть или ожидаются покойники! Сообщаем, что по кладбищам города Энска гуляет фальшивый гранитный крест. Его продают нечестные личности без характерных признаков.

Люди! Будьте бдительны! Колупните перед покупкой, и если будет деревянный, сообщите тут же охране или позвоните по «02». Администратор Катафалкин».

Сырнички. Рассказ

Похороны были на зависть. Народищу — яблоку негде упасть. Весь завод тут, и директора привезли по случаю на черной «Волге». Сотворив великую скорбь на одутловатом лице, прошел он к гробу, потрепал по-отечески за ухо покойника, пожал проникновенно руку вдове, обнял за шею сына, уткнулся ему в грудь макушкой, покрутил ею и замычал как-то не по-человечески, нудно, потом искоса глянул на покойника еще раз, как бы желая у того что-то спросить, но не вспомнил что, повернулся и понес дальше через толпу не растраченную до конца скорбь.

Прибывшие на похороны полны важности и одеты соответственно мероприятию. Женщины, как одна, в черных шарфах, они прекрасны в своей трагической роли. Глядя на них думается: они нас в муках рожают, они нас и закапывают в слезах.

Мужчины на прямых, негнущихся ногах медленно передвигаются от группки к группке.

— Да… кто бы мог подумать, — говорят они тихо и важно, и звучит это так, будто до этого момента никто и никогда не умирал, а вот главбух завода Кульков Николай Гаврилович взял да и нарушил мировой процесс бытия и ни с того ни с сего выкинул этот фортель со смертью.

Непонятным, конечно, многое было в этой смерти. На здоровье не жаловался, был весел, насколько бывает весел бухгалтер со стажем полвека, не перечил директору даже в самых невероятных сделках. Короче, был как все. Он резко изменился после «Златых Пясц», где отдыхал по бесплатной путевке от завода. Люди заметили эту перемену сразу, качали головами, удивлялись, но молчали и чего-то выжидали. С прищуром глядя в пространство, он вдруг сам себя спрашивал: «Какая-то Болгария, а так живут! А в Париже тогда как? А в Нью-Йорке и Лондоне?» Уже на смертном одре, приподнявшись на локтях, в беспамятстве кого-то спросил: «А у нас так когда?» Не дождавшись ответа, вздохнул и умолк навеки.

Автобусы, автобусы… Есть и грузовики, но на них поедут те, кто попроще, кто с лопатами.

Легко и изящно исполняет свой долг распорядителя Алла Александровна, зампокойника, просидевшего в нарукавниках на одном месте безвылазно пятьдесят лет. Вот она подбегает к одной группе мужчин и, кажется, что сейчас вытянет кого-то из них на «белый танец», но вдруг меняет свое решение и, размахивая руками, пытается что-то объяснить маленькому лысому человечку, тот глупо улыбается, глядя на ее ярко накрашенные губы. Сделав круг, Алла Александровна подскакивает к нашей троице и осаживает, как резвая кобылица перед горящей стеной.

— Вы понимаете, Марк Титович, — говорит она с возмущением моему соседу слева, — выносильщики уже нажрались! Они же его вывалят на лестнице!

— Им это не впервой, — отвечает врастяжку Марк Титович. В голосе его слышится неистребимая вера в дело рабочего класса.

— Вы ж не забудьте, Аврелий Сидорович, прощальное слово за вами, — напоминает Алла Александровна другому моему соседу. Я съеживаюсь и отворачиваюсь. Но уже поздно.

— Шкварченко! — слышу я свою фамилию. — Вы куда? Идите сюда!

— Я гроб не понесу, — сразу же заявляю я. — Я их боюсь. С детства. С тех пор, как бабушка заставила меня потрогать ботинки покойного дяди Сени. Дайте мне лучше портрет или венок какой.

— Никто не заставляет вас ботинки трогать! — Алла Александровна оценивающе оглядывает меня. — Вы, как его ученик, должны сказать речь на поминках. Продумайте ее заранее, чтобы потом не мычать.

— Есть же лучше меня, — защищаюсь я, — вон Яков Лазаревич, например. Он же Николая Гавриловича знает с детства, не как я. Я что…

— Он на кладбище будет говорить. А вы на поминках. За столом. Это совсем просто, — сказала, как отрезала, Алла Александровна.

— А что я скажу? — попытался я выудить у Аллы Александровны генеральную линию выступления, понимая нутром, что отвертеться мне все равно не удастся.

— Вы сколько с ним проработали? — спросила, в свою очередь, Алла Александровна, поправляя сбившийся набок рыжий парик.

— Ну пол года.

— Вот и скажите, чему он научил вас за это время.

— А чему он меня научил? — наморщил я лоб.

Алла Александровна на это ничего не ответила и умчалась к следующей группе запакованных в жесткие костюмы мужчин.