Женщина, которая…

Ну вот, опять Костров всплывает из глубин памяти. Сгинь, сгинь, сколько можно?! Срочно переключиться, иначе в голове захороводят мысли не свои, посторонние, начнут долбить в одно и то же, самое уязвимое место, самое ранимое, самолюбием которое называют. Оттого самолюбие делается уязвленным и больным. Говорят, больное самолюбие лечится принятием поражения, смирением попросту. Но этот вариант не для нее. За то и наказана изощренной, пожизненной пыткой – безнадежной, от времени растратившей пыл и яркие краски, но не умирающей любовью. Что за глупец сказал, что у любви есть срок годности? Не верьте этому!

Вот он, второй тапок, под тумбочкой притаился. Лена прошаркала в ванную. Теперь осталось немного: сбросив остатки постельной неги, умыться, одеться – и отправиться в путь. Приводить себя в порядок не сложно, когда тебе уже за… впрочем, не важно. Куда труднее стараться не замечать свое увядание, а если не замечать не получается, то отнестись к этому философски, как к неизбежности, которой не миновать никому. Тем более душа, говорят, всегда в одном возрасте находится и времени земному не подчиняется. Да, душа не стареет, но она устает. И больше всего устает и грубеет от собственных непоправимых ошибок, увязавшихся за тобой, как неподъемные комки сырой глины на башмаках. Довольно философии! Усталая душа тоже жаждет впечатлений, а не смирившееся с возрастом физическое тело – пищи, вот поэтому ей приходится вставать из теплой постели и, преодолевая лень, выходить в черноту питерской морозной ночи.

Еще одна навязчивая примета: выйти нужно обязательно вовремя, не нарушая традиции, до десяти часов, и ни минутой позже. Выйдешь после – считай, опоздала, удачи не будет, более того, жди неожиданностей. Хорошо, если прокатаешься впустую, бесполезно потратишь время и бензин, но может статься, проколешь колесо, или пассажир попадется нечестный, или еще чего серьезнее, тьфу-тьфу, мало ли что может случиться на дороге?!

Нет, не нужны нам неприятности, настраиваемся на позитив. Наносим последний, легкий штрих кисточкой по щеке, надеваем куртку, ту, легкую, с карманами, мягкие сапожки на удобной подошве, очки… очки… Где очки? Без них, с ее близорукостью, она не сядет за руль.

На письменном столе – нет, в ящиках, заваленных писчей бумагой и дисками любимых фильмов, – нет, на тумбочках, на полу, на диване и за диваном – нет! Зрение у нее стало портиться недавно, от непрерывного чтения, потому не успела она привыкнуть к очкам, но с некоторых пор без них сесть за руль не рискнула бы. Вот Дима Костров был очкариком с детства. Близорукость делала его аскетическое лицо еще более загадочным. Костров, Костров, о чем бы ни думала, все мысли, как дороги, ведущие в Рим, возвращаются к Кострову. Срочно переключаем сознание на поиск очков.

Быть может, на кухне? Нет, не ходит она на кухню по вечерам, нечего ей там делать. Пока сын в отъезде, продукты она не запасает, а холодильник отключила за ненадобностью, чтоб не было соблазна накупать снеди. В ее возрасте чуть расслабишься, как лишние килограммы тут как тут, налетят, затянут в лень, в старость, депрессию, и обратный путь будет неподъемен. А она еще не хочет записываться в старухи, наоборот, надеется, что однажды случится чудо, и она встретиться с… ну отказывалось воображение рисовать кого-то другого, и все тут, что поделаешь?!

Лена рассеянно озиралась, стоя посреди комнаты. Настенные часы показывали 22.05, а секундная стрелка неумолимо вращалась, отщелкивая круг за кругом. Кажется, искать больше негде. Остаться дома, лишив себя предпраздничного заработка или рискнуть и поехать в ближайшую ночную аптеку на Димитрова? «Ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего» – гласит закон физики, и пропавшие очки раздражали не пропажей, а непонятной, граничащей с мистикой ситуацией. Вот и повод задуматься, то ли смотришь, то ли читаешь.

За окном прогремел, брызнул алым цветом и с шипением рассыпался одиночный залп салюта. Вот он, знак! Пора на выход! Судьба ей сегодня сломать установленную традицию, рискнуть и выйти позже обычного. Будь что будет, была не была! Повязала вокруг шеи шарф, застегнула молнию, прошептала заветные слова и, прихватив сумочку, вышла из квартиры. Близоруко щурясь, долго шарила ключом, не попадая в замочную скважину. Тишину полутемной парадной нарушало доносившееся из соседней квартиры веселое, пьяное гудение – там уже третий день отмечали Восьмое марта.

Наконец закрыла дверь и сбежала по ступенькам вниз.

22.20