Женщина на корабле

Милиционеры и следователь из прокуратуры, вызванные фельдшерицами, долго задавали какие-то вопросы, заполняли бумаги. Наконец, сообщили, что заключение можно забрать завтра и с ним пойти в ЗАГС за свидетельством о смерти. Вызвали катафалк и отбыли. Приехавшие санитары упаковали тело матери и вынесли из дома. Ничего этого Лерка не видела – она забилась на кухне между стеной и холодильником и глухо выла без слёз.

Потом она вышла в комнату и обнаружила, что день давно кончился, на дворе глухая ночь. Тётя Таня завешивала тканью зеркала, а отец сидел в комнате за столом и молча смотрел в одну точку. Лерка подошла к нему и села рядом, прижавшись головой к его плечу. Он погладил её по голове, тихо проговорил: «Ну, вот, остались мы с тобой одни». Лерка застыла и закрыла глаза, сказать она ничего не могла, в горле стоял комок – никогда с детства отец не говорил ей ласковых слов, только похохатывал в усы. Уже никогда ничего не будет по-прежнему…

До самых похорон она так и не плакала – не могла. И на похоронах смотрела сухими шелушащимися глазами на маму, потом на землю, падающую на гроб и на светлый крест с табличкой «Шингареева Марина Васильевна». Так же молча и без слёз смотрела на соседок и маминых подружек – они были живы, относительно здоровы и могли жить дальше. А мамы больше не было.

Впервые она заплакала, разбирая мамины вещи. Они ещё хранили её запах, пахли любимой ландышевой отдушкой. Тётя Таня тихонько гремела на кухне посудой, расставляя её после поминок.

– Лера, ты, наверное, домой, на Север после девяти дней поедешь? Надо ведь тебе, работа.

Она стояла в дверном проёме, невысокая, русоволосая, тонкогубая, с удивительно голубыми глазами и очень похожая на отца. Лерка, светлоглазая, со светлыми волосами и полными губами, пошла в материну сибирскую родню, за что всегда удостаивалась отцовских шуток – чалдонское дитя.

– Ты поезжай, девочка, так скорее в себя придёшь. А я тут с Женей останусь, что мне там, в селе, одной. Мы тут вдвоём… А потом, если что, я обратно уеду. И ему спокойнее будет. Тебя там, наверное, ждут уже.

Лерка подошла к тётке и уткнулась ей в плечо. Вытерла о мягкую, пахнущую сдобой и чем-то неуловимо домашним, как пахло от мамы, кофту слёзы.

– Ладно, поеду. Я там и вправду нужна, я одно очень важное дело не закончила…

На поезд Лерку впервые в жизни провожал один отец. Он шёл за удаляющимся вагоном, убыстряя шаг. Лицо его было таким беззащитным и больным, что у Лерки сжалось сердце. На миг ей показалось, что они простились навсегда и больше никогда не увидятся. Но она отгоняла эту мысль. А когда перрон остался далеко позади, поезд набрал скорость, ещё долго стояла в тамбуре, глядя на красное, уходящее за горизонт солнце.

Глава седьмая

Апрель подходил к концу. В Москве стояла жара под тридцать. Весна превращалась в лето. Люди ещё неохотно расставались с плащами и куртками. Но уже плавился асфальт, а солнце светило и грело ярко и ровно. Зелень на деревьях была лёгкой и прозрачной, словно тонкое кружево. А в переходах метро продавали ландыши, такие нежные, робкие, с изящно вырезанными листьями. Когда-то в детстве рисовать их Лерка любила, пожалуй, это единственное, что ей удавалось изобразить на листе с помощью кисточек и гуаши. Ну, не дал Бог художественного таланта! Впрочем, дал другой. Журналистика – дело хоть и трудное, но интересное. Газета стала для неё домом, а редакция – семьёй. Ну что поделать, если и дом и семья ей заказаны. Ещё раз подтвердился этот невесёлый вывод, жизнь снова сыграла с ней злую шутку, поманив, обольстив лёгкой усмешкой счастья.

Она думала о том, что завтра сядет в самолёт, а через несколько часов выйдет из аэропорта в неприютный, заснеженный город, город, в котором жила столько лет, что он давно стал ей родным. И квартира будет пустой и гулкой, как вокзал, временное прибежище после долгого, тяжёлого и суетного дня. Ощущение временности, ломкости бытия так явственно охватило её, что она помотала головой из стороны в сторону. “Бред какой-то. Чушь и экзистенциальный бред. Сартр, Камю, Гребенщиков и Ионеску в одном флаконе…” Но в этой квартире придётся жить, более того, опять искать в себе силы жить и работать!

Солнце вдруг спряталось, а небо затянуло серыми тяжёлыми тучами. Хлынул дождь. Влажный туман размыл очертания домов и деревьев парка. Громады многоэтажек слегка читались вдали. Дождь лил стеной. Купол торгового центра напротив станции метро выглядел бакеном на глади серой воды. В небе громыхнуло. Дождь усилился, сверкнула молния, ровный шум льющейся с неба воды прерывался визгом автомобильной сигнализации. Домов за парком не стало видно совсем, плотную пелену дождя прорезали красные огни автомобильных габаритов на дороге.