Женщины Девятой улицы. Том 1

Нью-йоркские художники-авангардисты отказывались участвовать в этих актах «культуры для широкого потребления». Ее продвигали официальные круги, и она была призвана поддерживать и ободрять публику, но не просвещать[558]. «Каждый день репортажи и фотографии с войны все больше убеждали нас, что мы не можем игнорировать реальность в угоду мечте, — говорил Филипп Павия. — Мы же не страусы, чтобы при приближении страшной опасности закрывать глаза и прятать голову в песок»[559]. Очевидно, люди нуждались в новом искусстве. Оно выражало бы происходившее в реальном мире, но не в буквальном виде, как у соцреалистов, и не в идиллических, ностальгических образах. По мнению Элен, долг художника во время войны, как, впрочем, и в мирные времена, заключался в «раскрепощении разума»

[560]. Но для этого нью-йоркским мастерам нужно было начать с чистого листа. Они, конечно, могли опираться в своих работах на прошлое, но нуждались в собственном визуальном языке, который позволил бы отражать окружающий мир, пропуская его через мир внутренний. И именно в тот момент, когда к ньюйоркцам пришло это осознание, город заполнила экстравагантная толпа художников-изгнанников. Среди них выделялся один француз, военный психиатр, переквалифицировавшийся в поэта. Он-то и помог американским художникам встать на нужный путь. Поэта звали Андре Бретон, и его послание, на удивление созвучное идеям Джона Грэма, было столь же элегантным, сколь и простым: смело рискуйте и позвольте бессознательному водить вашей кистью[561].

Глава 9. Интеллектуальная оккупация

Любому должно быть ясно, что нет ни малейшего смысла воспринимать происходящее здесь и сейчас реалистично, в этом нет никакой пользы, вообще никакой… не существует реализма в текущем моменте, жизнь вообще не реалистична и не серьезна; она сложна и причудлива, и это нечто совершенно другое.

Гертруда Стайн. Войны, которые я видела[562]

Стоило художникам завидеть Бретона в зеленом костюме, с зелеными очками на носу и книгами по медицине, торчавшими из карманов, как они «устремлялись за ним, как пастушьи собаки за отбившейся от стада овцой»[563]. Ньюйоркцы все чаще с радостным недоверием встречали то тут, то там людей, чьи имена они знали по французским художественным журналам. Теперь герои статей то проходили мимо, то проезжали на велосипеде неподалеку. Например, Марселя Дюшана, только что прибывшего из Касабланки, видели играющим в шахматы на скамейке в Вашингтон-сквер-парке. А художника Андре Массона, приехавшего из Парижа, замечали стоявшим посреди дороги с оживленным движением. Его так пугал нью-йоркский трафик, что он мог замереть от ужаса прямо посреди улицы, которую переходил[564]. Но самым колоритным был все же Бретон. Поэт, хоть и был напрочь лишен чувства юмора, служил магнитом для фантастически комических ситуаций. Например, однажды у пересечения 53-й улицы и Седьмой авеню Билл де Кунинг заметил через дорогу человека, который дико махал руками перед своим лицом. «Это был Бретон, и он боролся с бабочкой, — рассказывал Эдвин Денби. — Коварная бабочка вероломно напала на парижского поэта в самом центре Нью-Йорка»[565]

. Короче говоря, с появлением сюрреалистов и без того необычная жизнь Нью-Йорка времен Второй мировой войны стала еще более странной.

Некоторые из них появились в городе раньше, еще в конце 1930-х гг. В 1939 г. Сальвадор Дали в буквальном смысле слова наделал много шума. Раздосадованный изменениями, внесенными в его оформление, художник пробил витрину в универмаге «Бонвит Теллер» и вывалился вместе с полной воды ванной прямо на Пятую авеню. О диковинной истерике каталонца и последовавшим за ней арестом писала пресса всей страны[566]. Но уже в начале 1940-х гг. в город прибыло так много сюрреалистов, что их присутствия уже просто нельзя было не замечать. «Мы вдруг обнаружили, что окружены беженцами, — рассказывал Павия. — Они были повсюду, как оккупационная армия»[567]. Преследование Гитлером интеллектуалов и художников по всей Европе усиливалось. А значит, США в одночасье превратились в место, где сосредоточено самое передовое мышление в западном мире. Журнал Fortune торжественно заявлял: «Беспрецедентный исход интеллектуалов из Европы дает нам шанс и возлагает на нас обязанности хранителей цивилизации»[568].