Женщины Девятой улицы. Том 2

Впрочем, посетители об этой подспудной напряженности и о недовольстве художника ничего не знали. Выставка прошла весьма успешно. Джексон, аккуратный и приглаженный, в костюме и галстуке, вел себя со всеми спокойно и приветливо[1532]. Потом бывший учитель Хелен, Пол Фили, устроил небольшой прием для преподавателей и некоторых студентов. Супруга почетного гостя неожиданно вызвалась играть на нем роль бармена[1533]. Фили не знал, чем руководствовалась Ли, но Хелен и Клему это было отлично известно: она хотела контролировать раздачу алкоголя, чтобы Джексон опять не напился. И ее план работал почти до конца вечеринки, когда кто-то все же предложил Поллоку выпить[1534]. Джексон охотно согласился. Это случайно услышал Клем. «Меньше всего я хотел, чтобы он в Беннингтоне напился», — рассказывал потом Гринберг. И он решительно приказал Поллоку поставить стакан и «завязывать»

[1535]. Смущенный и возмущенный тем, что окружающие могли услышать команду Клема, Джексон повернулся к нему и так же внятно и четко произнес: «Ты дурак». А потом жадно выпил бокал виски[1536].

Завтрак на следующее утро прошел без видимой неприязни мужчин, но отношения между Гринбергом и Поллоком испортились окончательно. Джексон высадил Клема и Хелен на вокзале, чтобы они могли вернуться в Нью-Йорк. Потом Поллок с Ли поехали к себе в Спрингс[1537]. «Когда он обозвал меня дураком, я был в ярости, — рассказывал Клем, — и я отказывался общаться с ним еще года два. Я это прямо ему не говорил, но Джексон сам почувствовал… Кроме того, он уже стал если не знаменитым, то, по крайней мере, печально известным. Так что, полагаю, битва была выиграна»[1538]

.

Статья Гарольда «Американские художники — представители живописи действия» появилась в печати вскоре после ретроспективной выставки в Беннингтонском колледже, в декабрьском номере ArtNews. Ли, прочтя ее, чуть не закричала. Они с Поллоком увидели в статье целенаправленную атаку на Джексона со стороны верного соратника Билла де Кунинга. Тот, по их мнению, уже намекал на пустоту в искусстве Поллока, которое, по его теории, можно было рассматривать как чистое действие[1539]. Ли оставила гневные комментарии по всей статье и на полях журнала, споря с печатной страницей так, словно перед ней был сам Гарольд[1540]. Художник Брэдли Уолкер Томлин был у Поллоков, когда они получили тот номер. Дискуссия вокруг кухонного стола достигла небывалого накала. «В какой-то момент во двор заехал автомобиль, — вспоминала потом Ли. В нем сидели Билл и Филипп Павия, которым материал ужасно понравился. Она продолжила: — А потом начался настоящий бедлам… Мы до хрипоты спорили о статье». Вскоре Билл с Филиппом уехали, но во дворе появилась еще одна машина, и дискуссия возобновилась. «Это был тот еще денек, — говорила Ли. — Осмелюсь сказать, что у всех находились… те или иные возражения»

[1541].

Но больше всех протестовали параноидальные и приведенные в боевую готовность обитатели дома на Файерплейс-роуд. Тот ужасный год начался с книги Тома Гесса и закончился статьей Гарольда Розенберга. И Ли видела в этих событиях коварную руку Элен. Клика де Кунингов оказалась в господствующем положении в момент, когда без поддержки Клема у них с Джексоном не осталось ни единого критика, готового встать на их сторону. Накануне Нового года Джексон признался одному из друзей, что висит на «веревке надежды». А на приветливое «Как дела?» он начал отвечать, растягивая единственное слово, в которое вкладывал всю боль своего мучительного существования: «Дерьмо-о-о-во»[1542].

Глава 37. На пороге

Вечно (то ли у нее характер такой, то ли женская природа такая), прежде чем текучесть жизни застынет сосредоточенностью работы, на минуты какие-то она себя ощущает голой, как душа нерожденная, как с телом расставшаяся душа, беззащитно дрожащая на юру, под ветрами сомнений.

Вирджиния Вулф. На маяк[1543]^, [1544]

Все художники во все времена склонны к сомнениям и неуверенности в себе; это неизбежный элемент творческого процесса. Но в женщине, будь то Вирджиния Вульф, жившая в Англии в начале XX в., или нью-йоркская художница Джоан Митчелл в 1950-х годах, подобные терзания порождались не только творческими факторами, но и социальными. О последних Вулф писала: