Женщины Девятой улицы. Том 2

В ней воплотились вся моя молодость и исступление. Но я молюсь, чтобы я оказалась способной на гораздо большее: на большую глубину послания и эмоций, равно как на более основательную и оригинальную живописную форму. Я горжусь тем, что и Барр чувствует то же самое, что знаю я сама: я на равных — а то и лучше — с большинством своих американских современных коллег[2144]

.

Далее, с нехарактерным для нее признанием своей гендерной принадлежности, Грейс писала:

Иногда мне жаль, что этот великий дар зародился во мне, в женщине, со всеми бесчисленными недостатками, присущими нашему полу: уязвимостью, суетностью, страхами — со всем этим! Все это у меня есть… Но что поделаешь, остается только стараться жить так, чтобы все это не мешало творчеству. Если мне суждено прославиться, то мне потребуется очень много сил, чтобы продолжать работать и сохранять необходимую дистанцию между моим внутренним, духовным «я» и внешней, или мирской, моей личностью. И не утратить правильное понимание разницы между ними[2145]

.

С самого детства, с тех пор, когда она смотрела в кино на звезд Голливуда, Грейс мечтала о славе и предвкушала ее. Вид ее картины на стене Нью-Йоркского музея современного искусства наполнял художницу заслуженной гордостью за то, как много она достигла в живописи и кем стала в жизни[2146]. Так, однажды она наблюдала, как мужчина с ребенком долго стояли перед «Купальщицами», и отец объяснял малышу изображенные на полотне фигуры. Грейс и правда перешла на новый уровень. Она стала тем человеком, каким когда-то мечтала быть. Художница рассказывала:

Думать о том, что моя картина находится там, где ее видят тысячи людей, пока я уютно сижу тут, в своей мастерской, с Уолтом, слушаю музыку Равеля и пью последний перед сном бокал «Куантро» — все это так ново, так головокружительно, так обескураживающе![2147]

Но для настоящего художника возбуждение и восторг, которыми сопровождаются первые намеки на славу, чаще всего длятся лишь мгновение. Это лишь смутное чувство, очень отдаленно связанное с тем, чем он занят на данный момент. В случае с Грейс удовольствие сохранялось 10 дней, до тех пор, пока она не явилась с триумфом на открытие выставки, одетая с иголочки и готовая принимать похвалы… только чтобы обнаружить: она никто. «Никто не знал, кто я, и мы просто бродили по залам, как обычные, никому не известные посетители», — написала она в дневнике на следующий день, чрезвычайно удрученная тем, что выставка не воплотила в жизнь ее «мечты о славе, несмотря на отличные шансы»[2148]. А на следующей неделе художницу ждало новое разочарование. Музей американского искусства Уитни 25 октября открылся в новом месте, на Восточной 54-й улице. Но Грейс обнаружила, что ее «Гречанки», которую музей приобрел на ее последней персональной выставке, в экспозиции не было[2149]

. «Апатия, посредственность, безразличие… со всем этим нам приходится встречаться каждый день, — писала она о себе и о своих коллегах-художниках c досадой. — С враждебностью хотя бы гораздо легче бороться… Все это, плюс моя растерянность, ужасно меня угнетает»[2150]. «Не знаю, что страшнее — провал или успех», — признавалась Грейс в другой дневниковой записи[2151]. «Кто я?» — спрашивала она саму себя и не находила ответа[2152].