Буду сидеть всю жизнь на крыше палаццо, с обмазанной мочой головой, кожа на моем лице покроется кратерами от свинцовых белил – и еще нужно будет все время рожать. Меня будут одаривать красивыми вещами и дорогими украшениями, но запретят выходить на улицу. Скорей всего я умру в родах.
Или проведу жизнь, дав обет безбрачия в женской тюрьме под названием монастырь. Смогу читать, писать и рисовать, но не смогу ощутить радость близости с мужчиной и материнства.
Или выберу «свободу»? Смогу выходить в город, общаться с мужчинами и делать все то, что женщинам обычно запрещалось. Отрицательной стороной всего этого будет сексуальная эксплуатация, венерические заболевания, обвинения в колдовстве и смерть в крайней нищете.
А есть ли вариант номер четыре?
Ночью думаю о Баттисте Сфорца (1447–1472) – и вновь женщины с полотен Уффици не дают мне покоя. Я видела ее сегодня в окружении восхищенной толпы, и с того самого мгновения ее мертвенная бледность осталась отпечатанной на моей сетчатке. На полотне она далека, спокойна и идеальна. Кожа свинцово-белая, высокий лоб, светлые волосы заплетены к ушам, сверкают жемчуга и драгоценные каменья, по шее проходит темная линия, словно граница посмертной маски.
В голове крутится история ее жизни, словно прерывающая кинолента.
Когда Баттиста лежала на смертном одре, герцог пригласил художника Пьеро делла Франческа, чтобы тот написал портрет его супруги. Тот отлично справился с задачей, и Баттиста стала идеалом красоты на века. Диптих ее и герцога до сих пор является самым известным экспонатом Уффици.
Только когда я ночью думаю о Баттисте и ее карьере роженицы, мне хочется плакать. Нахожу в Интернете снимок ее посмертной маски: в ней не идеализированная бледная красота, а лик смертельно уставшей, изможденной семью беременностями Баттисты.
Ночью думаю о Беатриче д’Эсте (1475–1497) и о том, что в дискуссии об ее портрете всякий раз подчеркиваются великолепные украшения и прическа: «Вот отличный пример прически коаццоне – толстой косы, элегантно закрепленной сеткой», – сообщает подпись под картиной на стене Уффици. Бесспорно, образ красив, но Беатриче кажется несколько старше своих лет. Она изображена в профиль, рот сжат и выражает пресыщенность, если не задолбанность жизнью. Глаза смотрят, но не видят. По мне, так она кричит: «Вашу мать!» Разве что она просто настроена решительно и портрет не соответствует действительности, потому что, согласно воспоминаниям, Беатриче была идеальным воплощением женщины. Она родилась в богатой семье, славилась красотой, отличным вкусом и чувством стиля. Вместе со старшей сестрой Изабеллой д’Эсте они считались трендсеттерами своей эпохи, им подражала вся Европа.
Беатриче обручили в пятилетнем возрасте с Людовико иль Моро, который был старше ее на 23 года. Пара поженилась через десять лет, свадебную церемонию устраивал сам Леонардо да Винчи, служивший в то время при миланском дворе в качестве гения-разнорабочего. По слухам, Беатриче считалась дипломатом, ни в чем не уступавшим своему супругу. В 16 лет она выступила в качестве генерального посла в Венеции, помогая мужу стать герцогом Милана. В 20 лет она приняла участие в мирных переговорах, вновь продемонстрировав дипломатический дар. Беатриче и Людовико сопутствовал успех, она приглашала ко двору лучших ученых, поэтов и художников своего времени. Беатриче родила двух сыновей, оба впоследствии стали герцогами Милана. Короче говоря, Беатриче была идеальна: красивая, талантливая, стильная, высокообразованная, образец для всех женщин.
До тех пор, пока ей не исполнился 21 год, когда она умерла при родах, произведя на свет мертвого сына.
Истории талантливых женщин проносятся перед нами в ускоренном показе. Ничего удивительного, если от них начинает веять холодом.
Ночь прошла без сна, к утру разболелась голова, и я решаю посвятить день стирке. Иду перекусить в пиццерию на углу, заказываю пиццу с трюфелями – огромную, но тонкую, как бумага. Проглатываю ее в один присест, можно сказать, целиком, словно боясь, что ее у меня отнимут, как только я положу вилку. Интересно, нет ли в трюфелях чего-то такого, что вызывает зависимость? Достаточно одному кусочку попасть в рот, как уже не остановиться, пока не съешь все.