Женская гордость

Глубокая тишина в комнате отдавалась в его ушах навязчивым звоном. С содроганием и ужасом подумал он о том, что только что чуть не совершил отвратительный, непростительный поступок – правая рука его все еще была занесена для удара.

Сейчас его охватило одно-единственное чувство – глубочайшее отвращение к себе.

Глядя на лежащую у его ног девушку, на ее черные волосы, он судорожно вздохнул, сел на колени рядом, мягко перевернул ее и отвел от лица ее руку, которой она хотела от него защититься.

Казалось, все в ней отливало синевой-одежда, волосы, пугающая бледность кожи.

– Клея… – позвал он хриплым, сдавленным голосом. Макс был в полном отчаянии оттого, что смог такое допустить. Затем, вздохнув поглубже и проклиная себя, он поднял на руки и перенес на диван ее худенькое тело, обмякшее и потому тяжелое. Никогда раньше не видел он ее такой больной и беззащитной. Он снова почувствовал острое отвращение к себе, понимая, что, именно благодаря ему была она сейчас в таком состоянии.

Что же я наделал. Клея!

Он начал осторожно растирать ей руки, но, казалось, кровь в них застыла – такие они были холодные. Бледная, безжизненная кожа местами потемнела, и его пальцы оставляли на ней глубокие вмятины.

– Клея! – позвал он умоляющим голосом в надежде, что она услышит его.

И действительно, она начала медленно приходить в себя. Уголки губ ее дрогнули, веки затрепетали: жизнь потихоньку возвращалась к ней – Клея даже немного пошевельнулась.

Макс продолжал растирать ей руки, и, открыв глаза. Клея прежде всего растерянно посмотрела на них. Но тут она вспомнила о мучительной и безобразной сцене, которая произошла между ними, и снова испугалась. Вырвав свои руки из его рук, она посмотрела на него устало и настороженно.

– Я бы никогда этого не сделал, – стал горячо оправдываться Макс, но голос его звучал надломленно и неуверенно. Он побелел как простыня, губы его дрожали. – Ты просто вывела меня из себя. Но я никогда не ударил бы тебя.

Не ударил бы? Но в те ужасные секунды Макс совершенно потерял над собой контроль. Раньше она думала, что ой обладает необыкновенной выдержкой, но сейчас поняла, что это далеко не так. И сейчас, вовсе не желая снова доводить его до подобного состояния, она лежала с опущенными глазами, не шевелясь и не произнося ни слова, она только старалась унять в себе внутреннюю дрожь… Да, Макс поднял на нее руку, и она никак не могла прийти в себя от потрясения и страха, испытанных, может быть, впервые в жизни.

Он все продолжал смотреть на нее – она чувствовала на себе его внимательный и грустный взгляд. Ему казалось, что ей все еще физически очень плохо, но на самом деле она немного прикрывалась своей слабостью, так как не знала, как вести себя с ним теперь. В комнате стояла гнетущая тишина, нарушаемая только лихорадочным, отрывистым дыханием Макса, который тоже еще никак не мог прийти в себя от происшедшего.

Через некоторое время он поднялся и подошел к бару, где Клея хранила коньяк. Бедный Макс, пожалела его Клея. Он и не подозревал, чем обернется его сегодняшний визит, – приехал сюда такой торжественный и снисходительный!

– Выпей немного. – Он вернулся к ней и поддержал ее за плечи, чтобы посадить повыше. Клея отпрянула.

– Не прикасайся ко мне, – прошептала она, отодвинувшись от него и, облокачиваясь о валик дивана, провела дрожащей рукой по волосам. Макс сильно волновался – это было видно по тому, как судорожно сжал он пальцами рюмку. Клея даже почувствовала что-то вроде удовлетворения оттого, что и его все-таки можно пронять. Но от коньяка она не отказалась, понимая, что это было единственным средством как-то успокоиться.

Противная жидкость обожгла ей небо, так что Клея даже поморщилась, но, по крайней мере, она почувствовала, что к ней постепенно возвращается тепло, а когда она отдавала рюмку Максу, рука ее больше не дрожала.

Он молча отошел от нее, а Клея опять легла, совершенно опустошенная. Кровь стучала у нее в висках, тяжелые, замедленные удары сердца резко отдавались в ушах. Такая развязка была неизбежна, подумала Клея, и снова, в который уже раз, в душе ее поднялось отчаяние. Угнетало ее еще и то, что объяснение с Максом прошло из рук вон плохо. Она, глупая, так разволновалась, что чувства взяли над ней верх, и вместо спокойного, внятного и ясного разговора, к которому она столько готовилась, вышло бог знает что. Вся сложность в том, что она никак не может избавиться от страха-страха из-за таких ненужных, неважных вещей, как утрата любви, одиночество-когда-нибудь нужно наконец перестать всего этого бояться. Правда, сейчас ее мучила еще одна, новая боль: четкое, ясное и очень тягостное сознание, что теперь разрушилась ее тайная мечта. Она поняла, что все это время в ней жила надежда-а вдруг она ошибается, вдруг, когда Макс узнает о ребенке, он обрадуется, и тогда сердце ее запоет от счастья?

Теперь у нее нет никаких иллюзий-слабая улыбка ее была полна насмешки над собой.