Женская месть

— А моя зараза даже не стирала на меня. Носки до дырок заносятся, выкинет в мусор. Никогда их не стирала. У меня не только носки, рубашки колом стояли. Она брезговала их в руки брать. Майки, как кольчуги были. А трусы каждую неделю новые брал. Потом пачками покупал. Так удобнее. Как-то сказал ей, что другие женщины стирают белье. Она вылупилась, сморщилась, словно похабщину сморозил, и, обидевшись, ушла в другую комнату. Ну, о чем тут дальше говорить. Послал молча, стерпелся. Иного выхода не увидел, — рассказывал Толик.

— Она хоть готовила тебе?

— Полуфабрикаты брала, в кулинарии. Так что голодным не был. Пожрать всегда было. Ну, я до сокращенья получал неплохо. Это теперь жидко выходит. Но Анюта радуется. Говорит, что таких денег никогда не видела. Всякий раз благодарит. А ведь и бабка, и двое детишек, и хватает на все, никто не обижен. У ребятни конфеты не переводятся, у бабульки халва и пряники к чаю. Чего еще надо? Все довольны. И третьему тепла хватит.

— Оно верно, Толян, пока силы есть, ребенка влегкую поднимешь. С этим медлить не стоит, — согласился Захарий.

— Да кто знает. Вон меня на свет пустили последышем. Матери уже за сорок поперло, отцу полтинник сравнялся. Пока я вырос, они совсем старыми стали. Старшие братья и сестры к тому времени своими семьями обзавелись. Им не до стариков, своих бы сорванцов углядеть. Так-то вот и свалилось все на меня. А какая работа в деревне, небось, знаешь сам. Вот и я к железкам пристрастился. С детства в них колупался. Хотел на шофера иль тракториста выучиться. Да старики не дали, не отпустили.

— А чего так? Ить трактористы хорошо заколачивали в посевную и уборочную. Водители тож не жаловались.

— Зато и пили по-черному. От того мои на дыбы встали. Случалось, трактористы прямо средь поля из трактора вываливались. Уж так надирались, аж до визгу. Мои боялись, чтоб и я не спился. Так и застрял в слесарях. Но ничего, на хлеб хватало, не жаловались. Мог бы остаться в армии на сверхсрочку, да грамотешки мало, далеко бы не пошел. Отец и сказал:

— Генерал с тебя не состоится. Лучше оставайся на земле рядовым. Это нужней. Я его послушался и вернулся. Снова к слесарям. Старшие образование получили. В люди вышли. А я в кормильцах застрял. Не бросишь же стариков. В школе семилеткой успокоился. Этого мне с лихвой хватило, больше не потребовалось. Хотя мог бы на механика выучиться, но возможности не позволили. Отец все прощенье просил, что я в деревне застрял из-за них. А куда деваться, если у родителей сил не стало. Оба обветшали, а хозяйство свое каждый день требовало. Вот и впрягался, как конь, один за всех. Старшие не помогали. Им некогда было в городе. Дети и работа все время отнимали. В деревню уже осенью наведывались. За картошкой и капустой, за свеклой и морковкой. Ну, иногда в уборке помогали. И на том великое спасибо, все ж облегченье получал.

— А участок большой был? — спросил Захарий.

— Целый гектар! Но и едоков хватало! Аж девятеро! Да бабы, дети у всех. Каждый жрать хочет. Оно и хорошо, дружно получалось. Всем всего хватало. И нам тоже, не голодали и не бедствовали. Деньги братья подкидывали. Сестры харчей привозили, какие в огороде не росли. Крупу и сахар, макароны и муку, короче, все, что для готовки, с этим горя не знали. На ремонт избы сбрасывались все. Не запускали отцовский дом и уговаривали меня жениться на своей деревенской девахе. Вот только одна заковыка имелась, сердце ни к кому не лежало.

— Смотри, какой переборчивый! — буркнул Захарий осуждающе.

— В тот год я косил сено далеко от дома. День жарким выдался. А к обеду гроза началась. Вздумал переждать и залез в шалаш. Ну, а вечером пошел в деревню, — умолк человек, закурил, собрался в комок:

— Издалека гарь почуял. И крики услышал, вопли бабьи. Почуял неладное. Прибавил шаг. На душу тяжесть свалилась, нехорошее предчувствие. Я бегом к дому. И… Батюшки, в глазах потемнело. Вместо избы сплошные головешки и пепел, лишь последние угли тлеют. Короче, пожарище, я давай звать мать с отцом. А они не успели выскочить. Вместе с домом сгорели. Молния больше половины деревни спалила. Люди не успели спасти моих стариков. Изба от избы загорались. Сколько людей схоронили, вспомнить страшно. Не только деревня, люди почернели. Я не знаю, как не свихнулся. Забрали меня в город братья. В себя приводили. С полгода в больнице лежал. Потом понемногу отходняк начался. Неделями, как баба ревел. Ну, мои не оставили. Возили на море, в санатории, на курорты, и, отлегло. Я уже стал работу в городе подыскивать. Не сидеть же на иждивении у своих. И так они со мной помучились. Так вот и попал в свою мастерскую. Ко мне с месяц присматривались, такой испытательный срок назначили. После этого присвоили разряд, дали оклад и стал вкалывать не хуже других, — вспоминал человек.