Женский хор

Я достала из сумки блокнот и стала просматривать записи, сделанные накануне.

Мои записи были безукоризненны и написаны ровным почерком на линованных страницах черного блокнота. Но у меня никак не получалось их прочесть. Каждый раз, когда я начинала читать описание повода для консультации (Просит выписать ей таблетки, или Извлечение спирали, или Зуд во влагалище, или Боль во время полового акта), передо мной возникало лицо женщины, и я слышала ее голос (Я хочу ребенка, а мой муж второго ребенка не хочет/ Меня пугает эта штука внутри, мне больно, у меня все время идет кровь, это ненормально/ Я уверена, что ему тоже необходимо провериться, ведь я не всегда знаю, где он шатается/ У меня вдруг пропало всякое желание заниматься любовью, мужу это не нравится, он говорит, что это лишь предлог, потому что на самом деле я этого никогда особенно не любила, муж меня бил, когда мне не хотелось, и это отбило у меня всякое желание), как… как…

Как тогда, когда я в первый раз пришла в больницу. Меня заставили присутствовать на всех обследованиях, которые проходят пациенты, но для меня это был ад, я все запоминала и думала, что важно все, потому что мне сказали: «Важна каждая деталь, записывайте все», – и я записывала все! Я исписывала страницу за страницей, и интерн не понимал, почему я каждое утро что-то пишу, даже стоя во время консультации. Именно тогда я узнала, что в мозгу у девушек, скорее всего, несколько языковых зон, потому что я могла одновременно слушать профессора и записывать то, что увидела в карте перед тем, как войти в палату пациентки, да еще слушать, как два придурка рядом со мной обсуждают женщину, которую они накануне видели в отделении неотложной помощи («Горячая, наверное, была баба!» – «Точно! Она и сейчас еще ничего, хоть и старая!»), с сальным смешком, от которого мне хотелось взять судно, наполненное мочой пациента, и выплеснуть им в рожи.

Я производила невыгодное впечатление.

Медсестры смотрели сквозь меня, потому что я постоянно путалась у них под ногами, даже тогда, когда все остальные уже ушли из больницы. Друзья злились, потому что я слишком много времени трачу на записи и потому что из-за этого профессора считали, что я работаю больше и лучше их. Интерны злились на то, что я записываю ничего не значащие детали: имена детей пациенток, то, что они думают о своей болезни, вопросы, которые следует задать семейному врачу. Профессора ругали меня за то, что я невнимательно их слушаю.

Нужно было собраться. Я научилась опускать все, что раздражало интернов, оставляя лишь то, что было им интересно, каждому из них: я помню одного интерна, который хотел знать все об аллергиях пациентов; другая – были ли в семье наследственные заболевания; еще один интерн искал пациентов, которым ни разу не делали операцию… (Со временем я поняла, что им это было нужно для диссертации или чтобы уговорить пациентов участвовать в лабораторном исследовании.) Наконец я научилась делать записи у себя между полуднем и пятнадцатью часами, на отдельных листочках, которые затем прикрепляла к карте больного; я научилась делать вид, что внимательно слушаю, и всеми силами старалась скрыть, что мне на них наплевать. Это было достаточно просто.

Что было трудно, так это постоянно слышать голоса. До самой ночи. Даже после ухода из больницы. Мне нужно было научиться их заглушать.

*

Я захлопнула блокнот и закрыла глаза. Когда я их снова открыла, то увидела, что половина пассажиров вышла на площади Мэрии. В автобус вошла очень старая женщина, ее поддерживал мужчина помоложе, с круглым лицом человека с синдромом Дауна. Мать и сын, подумала я. И закрыла свои внутренние уши, чтобы не слышать ее мыслей. Я знала, о чем она думает. Я слышала других женщин – ее сестру, кузину, – которые говорили об этом ребенке, который никогда не станет независимым; о том, как им страшно, что он пропадет после ее смерти; о муже, который исчез, потому что убивался на работе или потому что не выдержал; о других детях, которых у нее никогда не было или которых она больше не видит, потому что они терпеть не могут своего брата…

Довольно!

Мне никогда не следовало делать…

Мне нужно было…

На мою руку опустилась чья-то рука.

Я опустила глаза. Это была рука моей соседки, женщины лет семидесяти с морщинистым лицом.

– У вас болит голова?

– Э… да, – ответила я, чтобы предупредить дальнейшие расспросы.