Женский хор

— Нет. Еще нет. Впрочем, я с ним еще почти ни о чем не говорила. Я не тороплюсь, потому что чувствую, что ему нужно мне многое сказать, но он, видимо, не знает, с чего начать, поэтому я воспользовалась некоторыми постулатами прикладной психологии, которыми один мой знакомый, которого я едва знаю, пичкает меня каждый вечер… ммм… шутка. Пока я рассказываю отцу о том, что произошло в моей жизни за последние годы. Когда я увижу, что он готов перейти к главному, я выслушаю все, что он захочет мне сказать. У меня чувство, что он тянет волынку, но я не знаю, какой она формы или даже что это за волынка…

Жоэль жестом подозвал официантку и попросил перец.

— Думаешь, его что-то беспокоит? Он что-то от тебя скрывает?

— Не знаю. Как будто он ждет, что я задам ему конкретный вопрос, и тогда он произнесет ответ, который вынашивал долгие годы.

— Понимаю. А поскольку новая Джинн считает, что когда задаешь вопросы…

— Не получаешь ничего, кроме ответов… да, ты понимаешь мою дилемму: я не хочу устраивать ему допрос. Если бы я знала, хотя бы в общих чертах…

— Это придет, — сказал он, щедро посыпая мясо молотым перцем. — Дай ему время. Дай себе время.

Он отрезал кусок стейка, медленно поднял вилку, как титановую ракету, и по правильной траектории направил ее к моим губам.

— Как ты узнал, что…

— Я прочел это в твоих глазах.

— Джинн, ты мне нужна.

Мой мобильный зазвонил в самый разгар консультации. Увидев номер Сесиль, я взяла трубку:

— Что-то не так? Симптомы возобновились?

— Нет, все хорошо, даже очень хорошо, но послезавтра годовщина смерти отца, я хочу сходить к могиле, я уже давно там не была… и не хочу идти одна. Знаю, надо было предупредить тебя заранее, но что ты…

— Конечно! Послезавтра вечером я свободна, мне за тобой заехать?

* * *

Кладбища я ненавидела всегда. Я не была на кладбище (в церкви — да, к несчастью: на похоронах матери, брата и сестры школьной подружки, но за траурным кортежем не шла) с семи лет. Тетя Мари, старшая сестра моей мамы, скончалась «после продолжительной болезни», и однажды утром папочка разбудил меня и объявил, что мы идем на ее похороны. Это показалось мне странным, потому что с тетей мы встречались очень редко, у меня сохранились о ней лишь смутные воспоминания из раннего детства. Я помнила женщину с худым и печальным лицом, которое я всегда видела издалека: она сидела за другим концом длинного стола — в те редкие дни, когда мы ходили обедать к бабушке с дедушкой. Мне не врезалась в память ни одна ее черта, хотя я очень хорошо помнила, как кололся подбородок дедушки, когда он меня целовал, и как пахли бабушкины волосы. Но папочка хотел, чтобы мы туда пошли, и я в конце концов поняла, что ему хотелось заодно положить цветы на могилу моей мамы, которая все-таки была его женой… или подругой, ведь кем-то же она ему приходилась, раз я появилась на свет, раз я сегодня здесь и рассказываю все это. Когда я была маленькой, он никогда не говорил со мной об их отношениях, я никого об этом не спрашивала и прекрасно выросла без этой информации.

Папочка монахом не был. Он всегда свободно и откровенно говорил со мной о сексуальности, причем делать это начал очень рано, так уж вышло, и никогда не скрывал, что у него есть сексуальная жизнь, хотя и никогда ее не афишировал. В детстве я часто видела его женщин, некоторые из них даже периодически появлялись на нашей орбите, но никогда под нашей крышей, и никогда достаточно надолго для того,

чтобы я успела к ним привязаться, как будто я всегда знала, что это невозможно. Я знала, что у него есть мужская жизнь, жизнь мужского тела, как и у меня однажды начнется женская жизнь. Я знала, что в жизни мужчины появляются женщины, но для того, чтобы он по-настоящему увлекся, женщина должна быть исключительной. Доказательство: мама ненадолго задержалась в его жизни — как только появилась та, что стала самой любимой папиной дочкой, она уступила место мне.

Знаю, это странно: девочка, которая сразу после рождения потеряла мать и никогда не спрашивала о ней отца; которая смотрела на мать как на приходящего отца, роль которого ограничивается тем, чтобы закинуть семя и исчезнуть, и считала ее просто производительницей; которой вполне хватало того, что она выросла с отцом и ничего другого не просила, как будто чувствовала, что не было такого вопроса, который можно было бы задать. Невероятно, правда?