стойку регистратуры, собрался взять другую белую карту, лежащую сверху, но внезапно отдернул руку, показал, чтобы я вошла в кабинет, вошел сам, закрыл за собой дверь, прислонился спиной к стене и, убрав руки за спину, посмотрел на меня:
— Что вы думаете об этой консультации?
Чтобы не взвыть, я стиснула зубы. Это третья девушка, которая приходит к нему и жалуется, что
— Она не произвела на меня никакого впечатления.
Он внимательно посмотрел на меня, нахмурив брови:
— Вас ничто не удивило?
— Нет… У этой девушки ничего серьезного.
Он скрестил руки на груди:
— О чем она нас попросила?
— Она сказала, что больше не переносит свои таблетки. Это очень простой случай. Можно было уложиться в пять минут.
— Правда?
Он склонил голову набок и указал на кресла для пациентов:
— Садитесь.
Он устроился в своем кресле на колесиках, положил локти на стол, соединил ладони и спросил:
— Что именно вам не нравится?
Я усмехнулась, настолько он был нелеп. Я положила руку на стол и, желая дать ему понять, что хватит шутить, сказала:
— В какую игру вы играете?
Улыбка исчезла с его лица.
— По-вашему, я играю?
— Понятия не имею! В любом случае, хочу вам сказать, что я — не одна из ваших пациенток. И ваши методы мне непонятны.
— Очевидно. Потому что я не играю в доктора…
—
Его лицо стало твердым, и он зарычал, как бульдог, готовый укусить:
— Я поступаю не так, как все так называемые профессиональные врачи, которые считают себя влиятельными лицами и принимают мужчин и женщин в презрительной и авторитарной манере. Когда лечишь, нельзя вести себя как судья… Или как полицейский. Каким врачом хотите быть вы? Целителем или полицейским?
Я почувствовала, что покраснела до ушей от ярости и разочарования.
— …и не надо рассказывать мне о том, как принято работать у вас. Я начал читать ваше досье, но оно настолько безукоризненно, что я его тут же захлопнул. Вся информация, которую вы зазубрили наизусть, чтобы сдать экзамены, либо устаревшая, либо неполная, либо недостаточная, либо ошибочная. А зачастую и то, и другое, и третье сразу. На этих проклятых французских факультетах врачей уродуют до такой степени, что, получив диплом, они воображают, что знают все и им больше нечему учиться.
— …и речи быть не может о том, чтобы продолжать в том же духе,
Я негодующе выпрямилась:
— Но я не понимаю…
—
— Итак, я повторю вопрос: чему вы собираетесь здесь научиться?
Я посмотрела на него. Он не шутил. Но нельзя позволить ему загнать себя в угол. Если я стану сопротивляться, он меня прогонит. Итак, я проглотила слюну, а вместе с ней свою ярость.
— Как можно большему,
— Отлично. Тогда измените свое поведение.
— Что… вы имеете в виду?
— Не судите женщин. Слушайте их.
— Но я их не сужу…
Он устало покачал головой.
— Пациентка, которая только что была здесь, о чем она нам рассказывала? — спокойно спросил он.
Я хотела ответить: «О своих таблетках», но его взгляд меня остановил. Я так и осталась сидеть с открытым ртом, ничего не сказав.
Вдруг он достал из выдвижного ящика блок бумаги в линейку, поднялся, дал знак следовать за ним, вышел из кабинета, пересек коридор и открыл дверь кабинета напротив:
— Присядьте здесь и напишите все, что вы почерпнули из этой консультации. Когда закончите, зайдите ко мне.
Затем, не сказав больше ни слова, он втолкнул меня в кабинет и оставил там одну.
Отчет