Из-за болезни хозяина дома Изабелле и мадам Мерль приходилось, как и предсказывала миссис Тачит, большую часть времени проводить вдвоем, а в подобных обстоятельствах не сойтись покороче означало бы проявить невоспитанность. Обе они были образцом воспитанности, к тому же пришлись друг другу по вкусу. Не стану преувеличивать, утверждая, будто они поклялись в дружбе навек, но каждая, по крайней мере в душе, полагала сохранить приязнь к другой и в будущем. Изабелла считала так совершенно искренне, хотя и не могла бы, положа руку на сердце, сказать, что близка с мадам Мерль в том высоком смысле, какой вкладывала в это слово. Впрочем, она нередко задавалась вопросом: а была ли она и сможет ли быть с кем-нибудь по-настоящему близка? До сих пор она еще ни разу в жизни не имела случая утверждать, что сложившийся в ее представлении идеал дружбы, как и других высоких чувств, полностью осуществился. Правда, она без конца напоминала себе, что по понятным причинам идеал и не может стать действительностью. Идеал – это то, что мы исповедуем, но что увидеть нам не дано, это – предмет веры, а не опыта. Опыт, однако, подносит нам иногда весьма точные имитации этого идеала, а разум велит не пренебрегать ими. Изабелла, без сомнения, никогда еще не встречала женщины привлекательнее и интереснее, чем мадам Мерль, никогда еще не знала человека, в такой степени свободного от недостатка, более всех других мешающего дружбе, – т. е. свойства быть зеркальным отражением самых докучных, самых закоснелых, до оскомины знакомых черт своих друзей. Изабелла, как ни перед кем прежде, распахнула перед новой знакомой душу, доверяя ее доброжелательному слуху то, о чем никому еще не говорила ни слова. Порою она даже пугалась своей откровенности – словно отдала чужому человеку ключи от шкатулки с драгоценностями. Сокровища души составляли все ее богатство – тем больше было оснований как можно тщательнее их оберегать. Однако позднее она неоднократно напоминала себе, что бессмысленно сожалеть о своих великодушных заблуждениях – если она ошиблась в мадам Мерль и та не обладает всеми достоинствами, какие она ей приписывала, тем хуже для мадам Мерль. В том же, что эта дама обладает множеством достоинств, не могло быть сомнений: она была очаровательна, отзывчива, умна, образованна. Сверх того (ибо на своем жизненном пути нашей героине посчастливилось встретить несколько представительниц своего пола, которых можно было аттестовать не менее лестно), мадам Мерль была исключительной, выдающейся женщиной, на голову выше других. На свете много приятных людей, но мадам Мерль была не просто обыденно добродушна и навязчиво остроумна. Она умела думать – достоинство редкое в женщине, – и думать, доводя мысль до логического конца. Чувствовать она, несомненно, тоже умела – в чем Изабелла убедилась в первую же неделю их знакомства. Собственно говоря, в этом и заключался величайший талант мадам Мерль, ее бесподобный дар. Жизнь многому ее научила, она глубоко ее чувствовала, и удовольствие от общения с мадам Мерль объяснялось отчасти тем, что, когда Изабелла заговаривала с ней о серьезных, в ее представлении, предметах, та понимала ее с полуслова. Правда, эмоции отошли для мадам Мерль в прошлое, и она не скрывала, что тот источник страстей, из которого она в свое время безустанно черпала, уже не изливался с прежней силой. Более того, она не только намеревалась, но и твердо решила навсегда отказаться от увлечений, откровенно признаваясь, что в прошлом вела себя безрассудно, теперь же считала, себя образцом благоразумия.
– Теперь я сужу обо всем охотнее, чем прежде, – говорила она Изабелле, – но, по-моему, с годами мы получаем на это право. До сорока невозможно здраво судить: в нас слишком много горячности, непреклонности, жестокости, да и о жизни мы знаем слишком мало. Мне жаль вас, дорогая, – вам еще