Жены и дочери

Каждая юная девушка лет семнадцати, которая к тому же любит задумываться, склонна сотворить божество из первого же человека, который предложит ей новую или более обширную систему обязанностей, чем та, которой она бессознательно руководствовалась до сих пор. Для Молли таким божеством стал Роджер: она прислушивалась к его мнению, к его авторитету почти во всем, хотя он дал ей только пару советов в той лаконичной манере, которая придала им силу заповедей, — твердых принципов ее поведения, показав несомненное превосходство в мудрости и знаниях высоко образованного молодого человека редкого ума перед несведущей девушкой семнадцати лет, которая одарена пониманием. И хотя их сблизили такие приятные отношения, каждый из них в качестве будущего властителя своего сердца представлял совершенно другого человека — свою возвышенную и истинную любовь. Роджер надеялся встретить знатную женщину, равную себе, свою императрицу — красивую, благоразумную, готовую дать совет — такую, как Эгерия[1]. Переменчивое девичье воображение Молли рисовало незнакомого ей Осборна то в образе трубадура, то в образе рыцаря, о котором он написал в одном из своих стихотворений, кого-то скорее похожего на Осборна, чем самого Осборна, поскольку она старалась не наделять воображаемого героя индивидуальными чертами и именем. Не так уж неразумно поступал сквайр, когда думая о ее душевном спокойствии, желал, чтобы она покинула дом до того, как вернется Осборн. И все же, когда Молли уехала из поместья, он беспрестанно скучал по ней; ему было так приятно, когда ежедневно она исполняла обязанности дочери, оживляла трапезы, на которых часто присутствовали лишь он и Роджер, своими наивными вопросами, проявляла живой интерес к их беседам и весело отвечала на его добродушное подшучивание.

Роджер тоже скучал по ней. Порой он размышлял над ее высказываниями, восхищался и наслаждался их глубокомыслием. Другой раз он чувствовал, что по-настоящему помог ей, когда она нуждалась в его помощи, заинтересовав ее книгами, в которых говорилось о более высоких материях, чем в тех романах и стихах, которые она прежде постоянно читала. Он ощущал себя кем-то вроде любящего наставника, которого неожиданно лишили самого многообещающего ученика. Он спрашивал себя, как она обходится без него; ставят ли ее в тупик или приводят в уныние книги, которые он дал ей почитать; как она ладит со своей мачехой? Молли занимала его мысли первые несколько дней после того, как покинула поместье. Миссис Хэмли сожалела о ее отъезде намного сильнее, чем мужчины. Она отвела ей место дочери в своем сердце, а теперь скучала по милой женской болтовне, по шутливым ласкам, непрестанному вниманию, нуждалась в сочувствии к своим горестям, которое Молли так открыто выказывала время от времени — все это заставило мягкосердечную миссис Хэмли полюбить ее.

Молли также остро ощущала перемену обстановки и винила себя за то, что до сих пор сильно переживает. Но с присущим ей чувством утонченности она не могла не оценить уклад жизни в Поместье. Старые добрые друзья мисс Браунинг баловали и ласкали Молли так часто, что она начала стыдиться их грубой и громкой манеры говорить, их провинциального произношения, отсутствия в них интереса к важным вещам и их жадного любопытства до подробностей чужой жизни. Они расспрашивали ее о будущей мачехе, а она затруднялась им ответить — преданность отцу не позволяла ей отвечать откровенно и правдиво. Ей больше нравилось, когда они начинали расспрашивать обо всем, что происходило в Поместье. Она была счастлива там; она любила всех обитателей, до самой последней собаки, так сильно, что отвечать было нетрудно — она была не прочь рассказать им обо всем: о фасоне платья миссис Хэмли и о том, какое вино сквайр пьет за ужином. И эти рассказы помогали ей вспоминать самое счастливое время в ее жизни. Но однажды вечером, когда после чая они все сидели в маленькой гостиной наверху, наблюдая за тем, что происходит на Хай-стрит, и Молли рассуждала о разнообразных развлечениях в поместье Хэмли, в тот самый момент, когда она рассказывала о познаниях Роджера в естественных науках, о тех диковинах, которые он показал ей, ее вдруг прервала короткая реплика:

- Кажется, ты много времени проводила в обществе мистера Роджера, Молли! — заметила мисс Браунинг, намереваясь этими словами на что-то намекнуть своей сестре, а вовсе не обращаясь к Молли. Но:

Наш добротворец жив-здоров,

Собака околела.[2]

Молли прекрасно поняла выразительный тон мисс Браунинг, хотя поначалу ее озадачила причина, вызвавшая его; мисс Фиби же, напротив, была слишком поглощена вывязыванием пятки чулка, чтобы понять намеки сестры.

- Да, он был очень добр ко мне, — медленно ответила Молли, размышляя над поведением мисс Браунинг и не желая говорить больше, пока не поймет, к чему та клонит.