Жены и дочери

Высокий, крепко сложенный молодой человек производил впечатление скорее силы, чем элегантности: квадратное красное (по определению отца) лицо, глубоко посаженные карие глаза под густыми бровями, каштановые волосы. Чтобы что-то рассмотреть, он щурился, отчего глаза казались еще меньше. При желании сдержать смех большой рот с чрезвычайно подвижными губами забавно морщился и сжимался, пока наконец веселье не находило выхода, черты не расслаблялись и на лице не появлялась широкая солнечная улыбка. В такие минуты открывались безупречно ровные белые зубы — единственное украшение — и грубая внешность будто озарялась. Сочетание двух отличительных особенностей: привычки щуриться, придающей серьезный и задумчивый вид, и странное дрожание губ, предвещающее улыбку, отчего лицо выглядело чрезвычайно веселым, — придавало подвижному выражению более широкий спектр от мрачного до веселого, от оживленного до сурового, чем свойственно большинству людей.

В первый вечер Молли не успела глубоко вникнуть в характер молодого джентльмена: тот показался ей грузным и неуклюжим — с таким вряд ли она сможет подружиться. Что касается Роджера, то его мало заботило произведенное на гостью впечатление, поскольку в таком возрасте молодые люди больше видят, чем чувствуют, и с мучительным трудом находят темы для беседы с девушками, едва вылупившимися из скорлупы неуклюжего подростка. К тому же мысли его были заняты другими темами, которыми он вовсе не собирался делиться, несмотря на желание избежать тягости молчания в обществе разгневанного отца и робкой, расстроенной матери. Роджер увидел в Молли дурно одетую неуклюжую девицу, с ничем не примечательным, хотя и умным бледным лицом, не дурочку, вполне способную поддержать легкий разговор, только вот говорить она не хотела.

Разговорчивость младшего мистера Хемли показалась Молли холодной и бесчувственной, а неумолчный поток слов на самые разные отвлеченные темы вызвал недоумение и отвращение. Как он мог жизнерадостно болтать, когда мать сидела, не в силах проглотить ни кусочка, и пыталась спрятать подступавшие слезы, когда отец грозно хмурился и явно не обращал внимания — по крайней мере на первых порах — на его болтовню? Неужели мистер Роджер Хемли не испытывал к обоим ни малейшего сочувствия? В таком случае она сама проявит сочувствие, решительно отклонив предназначенную ей роль общительного собеседника, и мистеру Хемли пришлось в одиночестве пробираться по топкому болоту. Лишь однажды сквайр обратился к дворецкому с требованием дополнительного стимула в виде лучшего, чем обычно, вина.

— Принесите бутылку бургундского с желтой пробкой, — приказал он тихо, не обладая волей говорить обычным голосом.

Дворецкий ответил так же, однако близко сидевшая и молчавшая Молли услышала:

— С вашего позволения, сэр, таких бутылок осталось всего шесть, а это любимое вино мистера Осборна.

Сквайр повернулся и прорычал:

— Принесите бутылку бургундского с желтой пробкой, я сказал! И побыстрее!

Дворецкий удалился в недоумении, зная, что предпочтения мистера Осборна до этой минуты всегда определяли порядок в доме. Если старший сын желал какого-то особого блюда или напитка, особого места, особого уровня тепла или прохлады, его желания немедленно удовлетворялись, ибо он был наследником — самым утонченным, умным и талантливым в семье. Все слуги, как домашние, так и дворовые, разделяли это мнение. Если мистер Осборн считал необходимым спилить или оставить какое-то дерево, желал что-то изменить в хозяйстве, требовал чего-то особенного в уходе за лошадьми, все тут же бросались исполнять обладавшие силой закона распоряжения. И вдруг сегодня было приказано принести бургундское с желтой пробкой, и оно немедленно появилось на столе. Молли стала свидетельницей тихой страстности поступка. Она никогда не пила вина, а потому могла не опасаться, что ее бокал наполнят, однако, проявляя верность отсутствующему Осборну, сочла необходимым прикрыть бокал смуглой ладошкой и сидеть так до тех пор, пока вино не сделало круг и Роджер с отцом не насладились его вкусом.

После обеда джентльмены долго сидели за десертом. Молли услышала их смех, а потом увидела, как в сумерках они вышли в сад. Роджер без шляпы, с руками в карманах, беззаботно шагал рядом с отцом, который вновь обрел способность к обычному громкому, жизнерадостному разговору, совсем забыв про Осборна. Vae victis! [16]