— Спасибо, она все такая же, — сказала Джейн, а сама подумала, что никто не может горевать больше матери. — Она-то счастлива, она ведь ничего не понимает, но доктор говорит, что она все слабее становится. Может, хочешь взглянуть на нее?
Мэри пошла наверх — отчасти следуя обычаю бедняков, у которых принято предлагать друзьям проститься в последний раз с умирающим или умершим и не принято отклонять такое предложение, а отчасти потому, что ей хотелось хотя бы минуту подышать атмосферой покоя, казалось всегда окружавшего добрую, благочестивую старушку. Элис лежала, как и прежде, видимо, ничем не мучаясь и не ощущая никакой боли; она полностью утратила сознание того, что происходит вокруг, и всецело ушла в воспоминания детства, достаточно яркие, чтобы заменить ей действительность. Она по-прежнему говорила о зеленых лугах, по-прежнему беседовала с давно умершими матерью и сестрой, которые уже много лет лежали в могиле, словно они были рядом с нею, в тех милых ее сердцу местах, где прошла ее юность.
Только голос ее звучал слабее, движения были более медленны, — несомненно, конец уже близился, но какой безмятежный, счастливый конец!
Мэри несколько минут молча стояла, глядя на больную и прислушиваясь к ее бормотанью. Затем она нагнулась и, благоговейно поцеловав Элис в щеку, отвела Джейн Уилсон от постели, точно слух умирающей мог уловить ее слова; шепнув бедной матери Джема несколько обнадеживающих слов и нежно, ласково поцеловав ее несколько раз, Мэри попрощалась с ней, сделала было несколько шагов к двери и снова вернулась, умоляя старушку не падать духом.
Когда она наконец ушла, Джейн Уилсон показалось, будто из комнаты исчез солнечный луч.
А как мучительно ныло сердце Мэри — ведь она с каждой минутой все больше убеждалась в страшной правде, заключавшейся в том, что ее отец — убийца! Но она всеми силами старалась не задерживаться мыслью на этом, а лишь думать о том, как доказать невиновность Джема, — это ее священный долг, и она должна его исполнить.
Глава XXIII
Вызов в суд
С сильно бьющимся сердцем, со множеством всяких мыслей в голове, которые надо было не спеша обдумать в одиночестве, чтобы как-то в них разобраться, Мэри побежала домой. Она походила на человека, нашедшего драгоценность, стоимость которой он не может сразу определить, и спрятавшего свое сокровище до той минуты, когда он на свободе сможет установить, что оно ему сулит. Она походила на человека, который обнаружил кончик шелковой нити, ведущей к приюту блаженства, и, уверенный в своей силе, медлит перед входом в лабиринт.
Но никакая драгоценность, никакое блаженство не могли так обрадовать скрягу или влюбленного, как обрадовалась Мэри, уверившись в том, что можно будет доказать невиновность Джема, не навлекая подозрения на истинного виновника, который был ей по-прежнему дорог, хоть он и совершил преступление, и о чьем злодеянии она не смела даже думать. Ведь стоило ей задуматься, как неизбежно вставал страшный вопрос: если все сложится не в пользу Джема, несмотря на его невиновность, если судья и присяжные вынесут приговор, который должен быть приведен в исполнение на виселице, как ей вести себя — ей, знающей жуткую тайну? Не обвинять же отца… и все же… все же… Она готова была молиться о том, чтобы на нее снизошло забвение смерти или безумие, лишь бы ей не пришлось решать этот страшный вопрос.