Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Колхоз "Путь Ильича" был лишь шестым с сегодняшнего утра. График, который сам себе составил Кочергин для знакомства с районом, летел ко всем чертям, ибо по графику он должен сейчас трясти одиннадцатый колхоз, а не шестой. Но это не самое главное. Самое главное заключалось в том, что везде, где ни побывал секретарь райкома со своей свитой, все выглядело не так, как он себе представлял и как это должно выглядеть на семнадцатом году советской власти, и все председатели колхозов, как ему казалось, не соответствовали занимаемой должности и возложенной на них ответственности.

Разумеется, Кочергин дотошно изучил личные дела всех председателей колхозов, директоров совхозов и МТС, секретарей партячеек, вникая во все детали их прошлой и настоящей жизни. По личным делам эти недавно испеченные руководители сельского хозяйства выглядели наподобие близнецов-братьев: большинство из бедняков или середняков, кое-кто воевал в Красной армии против белых, кое-кто состоял в партии. Имелись в районе на председательских должностях представители рабочего класса в числе "двадцатипятитысячников": трое — из рабочих Твери, один — аж из самой Москвы. Вот этого, что из Москвы, сегодня с утра застали еще не очухавшимся после попойки, еле привели в чувство, прошерстили по всем статьям, после чего решили гнать в три шеи и из председателей, и из партии, а дальше пусть им занимается ГПУ, поскольку дела в колхозе из рук вон: пьянство, разврат, падеж скота и всякие другие безобразия.

Потому-то и график поломался, и зол был товарищ Кочергин, аки черт: ну никак не ожидал он, чтобы все было так скверно, тем более не ожидал, что "двадцатипятитысячник", рабочий человек, да еще коммунист, выкинет такой антипартийный фортель.

Председатель колхоза "Путь Ильича", наоборот, был выходцем из кулаков (отец даже сидел в девятнадцатом), в партии не состоит и записываться в нее, судя по бумагам, не стремится, зато дело свое знает и ведет — по отчетам — неплохо. По сравнению с другими. А это очень худо и, можно сказать, политически вредно, когда беспартийный как бы утирает нос партийным и становится для них примером. Вот как раз против таких руководителей товарищ Сталин предупреждал особенно: с виду все гладь да божья благодать, а внутри… внутри может сидеть червяк. Да еще какой. Значит, надо отыскать этого червяка и… Но главное, выжать из председателя весь хлеб, какой имеется в наличности. До последнего зернышка. А уж если этот Ершов такой передовой и сознательный, так тем более.

— Ну, здорово, председатель, давно не виделись, — прогудел Кочергин прокуренным голосом, заграбастывая своей железной корявой пятерней руку Михаила Васильевича и пробуя ее на крепость, а холодными, как ростепельный лед, глазами будто выжимая из серо-голубых глаз председателя покаянную слезу.

— Здорова была корова, да попала под быка, — в тон секретарю райкома ответил Михаил Васильевич, с трудом удерживая его железную хватку и добродушно улыбаясь во все свое круглое лицо.

— Это ты на что намекаешь, товарищ Ершов? — воззрился на председателя Кочергин, и правая часть его лица, изуродованная глубоким шрамом, посерела и начала мелко подергиваться.

— Да на то, что ты, товарищ секретарь, мне пальцы чуток не раздавимши, а мне ими еще бумаги всякие подписывать надоть да печати ставить. Шутишь!

— Ишь ты, — изумился Кочергин и отпустил руку председателя. — Ничего с твоей рукой не станется, а бумаги сегодня подписывать не придется.

— Ну, раз так, то и слава богу, — будто обрадовался Михаил Васильевич. — А то страсть как не люблю я эти бумаги подписывать.

— А ты что ж, товарищ Ершов, неужто в бога веруешь?

— Да как тебе сказать, товарищ Кочергин… — помялся Михаил Васильевич, потирая ладонь. — Оно вроде уже и не верую, а как вас увидамши, так рука сама потянулась совершить крестное знамение.

— Испугался, значит? Нечистая сила померещилась?

— Да не то чтоб испужамшись, а… Вот бы к тебе нагрянул в райком сам товарищ Сталин совместно с товарищами Калининым, Кагановичем и Ягодой. Тоже, небось, поджилки б затряслись. Скажешь нет?

— У меня перед партией совесть чиста, товарищ Ершов, так что мне трястись не из чего, — ответил Кочергин, но уже без задиристости.

— Так ведь спрашивать-то не про твою совесть будут, а про совесть подчиненных, а они, сам знаешь, всяк на свою колодку сбит.

Кочергин не то хохотнул на эти слова, не то закашлялся. Сзади несмело хохотнули его спутники.

— Ну, пошутили и будя, — закончил сурово секретарь райкома. — Кстати, где твой секретарь партячейки?

— В область подался: нога у него разболелась… Культя то есть. Безногий он у нас: под Перекопом ноги лишимшись. Ну, вот он и… — поостерегся сказать правду Михаил Васильевич.

— Ладно, без него обойдемся. Веди, показывай хозяйство.

— А может, чайку с дороги-то? — предложил Михаил Васильевич. — Самовар в аккурат только что скипемши.

— Нет, не до чаю нам: дел много, — решительно отверг предложение Кочергин.