Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

И все же на другой день Аннушка уже сидела за столом в "домашнем": вылинявший сарафанчик, холщовая блузка с коротким рукавом, расшитая по воротнику, собранные в пучок волосы, заколотые гребнем. Домашнюю одежду она принесла с собой, переоделась в комнате и, когда вышла в мастерскую, чувствовала себя почти раздетой, краснела и не знала, куда деть свои большие руки.

— Вот! Вот это совсем другое дело! — радовался Александр, похаживая вокруг стола и оглядывая его и Аннушку хозяйским взглядом. — А вот это вот колечко — его не надо! Сними! Это — пережиток. Ты же не в деревне!

И опять Аннушка вспыхивала и под столом, прячась, снимала с пальца серебряное колечко с зелененьким камушком, единственную свою ценную вещь. К тому же ее очень смущал пристальный взгляд Александра. Ей казалось, что и после того, как она сделала так, как ему хотелось, он все еще ею недоволен и, наверное, жалеет, что связался с нею, деревенской девчонкой. А она уже боготворила его, любила и боялась. Александр казался ей воплощением чего-то неземного, чего-то из бабушкиных сказок, как Бова-королевич, которому и нужна королевна же, а не такая деревенщина, как Аннушка.

Вот он там, за рамой с белым холстом на ней, машет рукой, выглядывает время от времени, смотрит на нее, но будто бы и не на нее, а сквозь, как бабка Епифаниха, деревенская ворожея, когда изгоняет из болящего хворость. Жутко, и сердце замирает и тает, да только так вот сидела бы и сидела — веки вечные.

Поначалу-то она подумала об Александре: пьяница! Ан нет: вот уж сколько времени ходит она на сеансы, а не заметно, чтобы пил, хоть бы и без нее.

Да вот еще что смущает: ходит к нему, ходит, а он — ну ничегошеньки. Другой на его месте уж непременно попытался бы обнять и облапить, а он все сторонкой и сторонкой. И главное — ведь никого нету, никто не мешает. Оттого и ждешь, и жутко ожидание это, и всякий раз, как уходить, тоска какая-то на душе, хоть плачь. И стоит Аннушке добраться до своей подушки, она дает волю слезам, но и сама не знает, отчего плачет, какая тоска-печаль гложет ей душу.

Как-то, возвращаясь с работы, она встретила Варвару Ферапонтовну, и та затащила Аннушку к себе домой. На минутку. Потому что Аннушке в вечернюю школу идти. Варвара Ферапонтовна жила на третьем этаже, на самом верху старинного особняка, перестроенного в дом с коммунальными квартирами, жила в маленькой комнатке, в которой когда-то помещался гувернер. Из окна этой комнатки открывался вид на общежитие, в котором жила Аннушка.

Варвара Ферапонтовна напоила Аннушку чаем, выспросила, как там Саша, как подвигается портрет, что нового на работе.

— Александр Трофимович, слава богу, ничего, — говорила Аннушка нараспев. — Все пишут и пишут, все головы и головы, то так, то этак, а то замажут и опять пишут… — И добавила, потупив головку: — А я совсем непохожая. На фотокарточке похожая, а у него — нет. — Посмотрела на Варвару Ферапонтовну испуганно, вздохнула украдкой. — И некрасивая.

— Ах ты, глупенькая, — завздыхала и Варвара Ферапонтовна. — Еще будешь похожа, еще такую красавицу из тебя изобразит, что все ахнут. Ему главное сейчас — найти образ. Понимаешь? Вот ты "Евгения Онегина" Пушкина читала? Книжку, что я тебе давала?

— Это которая со стихами?

— Которая со стихами.

— Еще не успела, — покраснела Аннушка, потому что из тех книг, что дала ей Варвара Ферапонтовна, она прочитала только "Овода", и то лишь потому, что там такая любовь, такая любовь… А стихи — это так скучно, что глаза сами начинают слипаться… Вот если бы их петь, как песню, тогда совсем другое дело.

— А там, между прочим, и про тебя есть. — И Варвара Ферапонтовна прочла наизусть из письма Татьяны:

Поверьте: моего стыда

Вы не узнали б никогда,Когда б надежду я имелаХоть редко, хоть в неделю разВ деревне нашей видеть вас,Чтоб только слышать ваши речи,

Вам слово молвить, и потомВсе думать, думать об одномИ день и ночь до новой встречи.

— Ну, разве это не про тебя? — Варвара Ферапонтовна привлекла к себе Аннушку. — Глупенькая ты. Он хоть тебе нравится?

Аннушка вместо слов лишь сильнее уткнулась в плечо Варваре Ферапонтовне и заплакала.