Жернова. 1918–1953. После урагана

«Упустили мы молодежь», — подумал с огорчением Михоэлс. Однако предаваться унынию было не свойственно его деятельной натуре. Не получилось здесь, получится в другом месте. И он, бросив папиросу, вернулся к дому, который только что покинул, вошел в другой подъезд, кивком поздоровался с пожилым швейцаром, выглянувшим из своей кабинки. Тот, узнав Михоэлса, вышел из нее, глупо улыбаясь, и сделал какой-то странный жест руками перед собой: не то помахал ими в немыслимом реверансе, не то как бы размел перед посетителем невидимой метлой невидимый же мусор. Странный какой-то жест, и Михоэлс, войдя в лифт, попытался этот жест повторить перед висящим зеркалом, но вышло не так, как у швейцара, а как у придворного Людовика Четырнадцатого.

Впрочем, черт с ним! Не до реверансов.

Выйдя из лифта, Михоэлс остановился у двери, на которой тускло отсвечивала медная табличка, нажал кнопку звонка.

Глава 13

Дверь открыла Ольга Евгеньевна Аллилуева, самая старшая из рода Аллилуевых и самая зубастая из них и сварливая.

— А-а, Соломо-он, — произнесла она, но произнесла так, будто ждала другого, а тут — на тебе, какой-то Соломон.

— Здравствуйте, Ольга Евгеньевна, — расцвел Михоэлс приветливой ухмылкой. — Вот шел мимо, решил заглянуть, проведать, как вы тут живете.

Ольга Евгеньевна отступила в сторону, давая дорогу гостю.

— Не ври, Соломон, — произнесла она спокойно, без всякого осуждения. — Я знаю, что просто так ты не придешь. Пойдем на кухню: там нам мешать не станут.

Эти Аллилуевы… они настолько привыкли толкаться возле трона, на котором сперва восседал Ленин, затем Сталин, для них — всего лишь Сосо из далекой Грузии, а все остальные — и того ниже, что Михоэлс, которого знает весь мир — и тот же Сталин, — для них почти пустое место. Но что поделаешь? — приходится мириться. До поры до времени.

Михоэлс снял плащ, повесил на вешалку, последовал за хозяйкой. Кухня была длинной, шкафчики и полочки по одной стене делали ее уже и длиннее. Сели за стол.

— Ну, говори. Только покороче: у меня времени мало.

— Да нет, Ольга Евгеньевна, я, действительно, просто так зашел. Был у Светланы, пытался примирить ее с Григорием… по его просьбе — без толку.

— Отшила?

— Можно сказать и так.

— И правильно сделала. Василий, между прочим, уже устроил ей развод: пошел в наше отделение милиции и поменял ее паспорт на чистый. Так что у вашего Морозова нет никаких шансов. И я ей говорила, что Морозов этот — плут, женится на ней из-за отца, хочет пролезть в Кремль на хлебную должность. И не только он, но и все его родственники. Особенно его папаша, известный всем жулик и казнокрад.

Михоэлс поморщился:

— Вы преувеличиваете, Ольга Евгеньевна. Иосиф Григорьевич не такой уж плохой человек, как вам его обрисовали. Конечно, не без недостатков, но он всего лишь сын того еще времени и просто не сумел приспособиться к новым порядкам. Не он один такой. К сожалению.

— Ты-то приспособился? Приспособился. А если он не может, так пусть катится в Америку или еще куда. Но не в нем дело, — решительно поставила точку на этой теме Ольга Евгеньевна. — Давай выкладывай, что привело тебя к нам.

— Да честное же слово — одно лишь желание проведать! — воскликнул Михоэлс с такой искренностью и обидой, что на глаза его навернулись слезы. Он смахнул их пальцем и некоторое время смотрел в сторону. Затем, горестно вздохнув, пожаловался: — Работы много, и туда надо зайти, и сюда, а времени нет, а тут такая оказия, вот я и решил зайти.

— Ну, коли не врешь, давай угощу чаем, — снизошла Ольга Евгеньевна.

— Нет, нет! Спасибо! Я уже пил. Пойду. Вижу, что у вас все хорошо, по-другому и быть не может, а у меня еще две встречи.

— Ну, как тебе будет угодно, — без всякого сожаления произнесла Ольга Евгеньевна.

Покинув квартиру Аллилуевых, Михоэлс, не дожидаясь лифта, пошагал вниз: четвертый этаж — не так уж и много. Он шагал своими маленькими ногами со ступеньки на ступеньку и думал с огорчением, что вот и здесь у него не получилось. А он-то рассчитывал, имея в виду, что семья Ольги Евгеньевны пострадала от Сталина во время чисток тридцатых годов, и она, человек прямой и резкий, ни раз во всеуслышание выражала свое возмущение этим, и будто бы самому Сталину же, — так вот, если сложить все вместе и хорошенько потрясти ее самолюбие… Но, увы, в очередной раз из этого ничего не вышло. А старуха, между прочим, имеет возможность напрямую связаться со Сталиным по телефону и могла бы — при желании — как-нибудь напомнить ему о еврейских проблемах, которые неожиданно подскочили вверх сразу же после окончания войны, как акции на лондонской бирже. Но, судя по тому, как Аллилуева его встретила, даже затевать разговор на эту тему — лишний раз унижаться без всякой на то пользы.