Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

И полез целоваться, расплескивая водку. А между поцелуями шепнул на ухо: «Молчи, батя, ни о чем не спрашивай. Потом…» И тут же, отшатнувшись, завел высоким голосом:

По Дону гуляет,по Дону гуляет,по Дону гуляетказак молодой!

Одна из молодух подхватила визгливым, со слезой, голосом:

Одна дева плачет,одна дева плачет,одна дева плачет,одна слезы льет.

Казак, из пришлых, который все это время подозрительно вглядывался в лица сидящих за столом, вдруг тоже смахнул со щеки слезу, и повел вместе со всеми сиплым баритоном:

О чем, дева, плачешь,

о чем, дева, плачешь,о чем, дева, плачешь,по ком слезы льешь?

И мало кто не лил слезы в этот вечер.

Часом позже, когда Степан Аникеевич вернулся домой, огородами прокрался к нему Петр Филюгин со своим отцом. Сидели вчетвером. Гости принесли бутылку польской водки.

— Немцы только что взяли членов хуторского совета Таисию Лопухову и Тихона Митрофанова, — сообщил Гурьян Емельянович. — Посадили в подвал. Кто-то донес, что были членами Совета. Скорее всего, Дениска Закутный: с утра в правлении ошивается. Что скажешь, батя?

— А что я могу сказать? Люди — они завсегда разные. Один вроде красный снаружи, другой вроде белый, а колупнешь — дерьмо и ничего больше. — И, обратившись к Петру: — Ты скажи, как в плену очутился?

— Как очутился? Как все, так и я, — сердито ответил Петр. — Под Харьковом попали в окружение, ни патронов не осталось, ни снарядов. Пошли на прорыв — тут меня и стукнуло. Одним осколком только кожу с руки содрало, а другим по голове. Каска выдержала, а голова… по ней точно кувалдой долбанули: ничего не вижу, ничего не соображаю. Даже не помню, как в плен брали. Очухался — двое из нашей роты ведут меня под руки, и много еще всякого народу идет, а кругом немцы. Загнали за колючую проволоку, ни жрать не дают, ни пить. Тут, дней через пять-шесть стали выкликать, кто откуда родом. Смотрю: как из казаков, так в сторону. Ну и меня тоже. Отделили от других, стали агитировать, чтоб, значит, перекинуться на сторону немцев. Многие так и с радостью. И нас, которым и так плохо и этак не хорошо, затянуло вместе со всеми. Потом поделили по округам, станицам и хуторам. Вот и вся история. Чтоб перекидываться на сторону немцев, таких мало было, остальные свою думку имели.

— И какая ж думка у тебя по этому случаю? — спросил Степан Аникеевич.

— Пока пусть все идет, как идет, а при случае дать деру — и к своим.

— Еще неизвестно, как свои встретят, — вставил отец Петра Гурьян Емельянович.

— Как встретят, так и встретят. Ничего. Тикать надо, пока руки в крови своих полчан не осквернил, — твердо вымолвил Степан Аникеевич. — Сегодня же ночью и тикать.

— Куда тикать-то? — забеспокоился Гурьян Емельянович. — Поймают — и к стенке.

— Тикать надо на Куртлак. Там по меловым обрывам пещеры имеются. Там затаиться, а потом оттуда махнуть за Дон.

— Долго ль там просидишь-то, в этих пещерах? — засомневался отец Петра. — Да и немец кругом. И таких, как Закутный, в каждой станице и на каждом хуторе хватает. И не только из хохлов или иногородних, из своих тоже. Митька Рыбалкин — он к немцам со всей душой. А ведь Рыбалкиных не кулачили, в чести у советской власти ходили, сами других кулачили. Опять же, семилетку закончил, грамотный, в комсомоле состоял…

— Мало ли кто состоял, — отмел все эти рассуждения Степан Аникеевич. — Не об них голова должна болеть, а об общей пользе. Казаки завсегда были государевыми людьми, на том и стоять надо.

Скрипнула калитка, кинулась к окну Полина, тихо вскрикнула:

— Энтот, что приходил, опять идет! А с ним еще двое…

Глава 19

На ночь глядя, стали вызывать в управу всех казаков, не взирая на возраст. По домам ходили приезжие, а с ними кое-кто из хуторских. И даже из вчерашних красноармейцев, успевших переодеться в казачью форму. В кабинете председателя хуторского совета, за его столом, сидел есаул Светличный, который выступал на митинге, точнее сказать, на общем сходе, рядом с ним молчаливый немец в черном, — тот, что пониже и поплотнее. Всех тут же, в соседнем помещении, свидетельствовали русский и немецкий врачи, стариков отсеивали, наказав, чтобы они присматривали за молодыми и следили, как бы кто не сбежал, и наутро явились к правлению вместе с ними.

Следили там или не следили, а только наутро не досчитались одиннадцати человек. В их числе и шестерых бывших красноармейцев. Еще через какое-то время стали сгонять на площадь весь хутор от мала до велика.

Шустрый праправнук Николка уже успел разведать, что творилось на площади и зачем сгоняют туда народ.

— Многие записанные на площадь не пришли. Сказывают, что сбежали, — рассказывал он возбужденно. — Вот немцы и злятся. Сказывают, что будут вешать тетку Таисию Лопухову и дядьку Тихона Митрофанова. И будто даже родителей тех, кто бежал.