Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

— Что ж, на передовой, так на передовой. Но учтите: немец сейчас давит на нас со страшной силой. Это сегодня ночью он что-то притих, а то ведь атака за атакой. Одних отбросим, он заменяет атакующих другими — и так уже четвертый день. Но и фриц, видать, тоже устал. А нам уставать не положено: мы на своей земле, от нее и черпаем силы. Сейчас готовимся контратаковать и вернуть утраченные позиции. Немец решил перекурить, а мы ему не позволим. Так что, если угодно, можете прямо отсюда двигать в расположение Тридцать девятой гвардейской дивизии, которая ведет бои в районе завода «Красный октябрь». Немец там потеснил их немножко, требуется вернуть утраченное. Капитан Логунов вас проводит. Только сначала переобуйтесь, а то ноги отморозите. Лучше в валенки. Логунов, организуй подполковнику валенки. И ватные штаны. А мы пока перекусим, чем бог послал.

Бог послал пшенку со «вторым фронтом», квашеную капусту и, разумеется, водку.

Глава 4

Штаб дивизии расположился метрах в трехстах от передовой в подвале среди громоздящихся развалин. Подвал большой, перекрытия лежат на бетонных стенах и колоннах, с отдельными глухими помещениями со стальными дверями. В одних помещениях разместился медсанбат, в других склады с боеприпасами и продовольствием, кое-где в потолке огромные дыры, и внизу страшно разворочено от взрыва тяжелых бомб.

Командира дивизии Будникова, моложавого полковника с высоким лбом и кисточкой усов под носом, нашли в помещении, заставленном большими ящиками с заводским оборудованием. Под самым потолком узкая щель, перед нею помост из ящиков, на помосте стереотруба. Возле щели двое: наблюдатели.

Сам комдив расположился рядом, за железобетонной стеной. Он брился возле железной бочки из-под горючего, с прорезанным отверстием для дров и жестяной трубой, уходящей в какую-то дыру. В бочке горели доски от ящиков. На бочке стоял ведерный чайник. В углу телефонный аппарат и рация, возле них, прижавшись друг к другу спинами, спали двое. Третий клевал носом, привалившись к стене. С потолка на проволоке свешивался керосиновый фонарь, какие используют для подсветки бакенов.

Матов представился.

Полковник кивнул головой и повел рукой: располагайтесь, мол, пока я занят. Матов сел на ящик из-под снарядов, присмотрелся к полковнику, вспомнил: года три тому назад будущий комдив был еще майором, учился в академии на курс выше, занимался классической борьбой.

Полковник закончил бриться, протер лицо полотенцем, смоченным горячей водой из чайника. Встал, широкий, основательный. Протянул руку.

— А я вас помню, — пророкотал он хрипловатым басом. — Вы выступали с докладом о боях с японцами у озера Хасан. Хороший был доклад. Это я вам не из лести говорю, а так оно было на самом деле.

— Я вас тоже помню: на одном из парадов вы несли знамя академии. А еще видел вас на борцовском ковре…

— Да, была жизнь, были надежды и кое-что еще, и все это оказалось миражом, по сравнению с нынешней реальностью. А реальность такова: моя дивизия, от которой осталось не более полка, держит восточную часть завода да пару прилегающих к нему развалин бывшей улицы. А против нас четыре дивизии, из них одна танковая, и несколько отдельных саперных батальонов. Правда, тоже весьма потрепанных. — И без всяких переходов: — Есть хотите?

— Нет, спасибо: поел у Чуйкова.

— Ну а я, если не возражаете…

— Да-да, конечно…

Полковнику принесли котелок с кашей, он уселся на ящик, котелок поставил на колени, стал есть.

— Вы спрашивайте, отвечу на все вопросы, — произнес он с набитым ртом.

— Четыре дивизии и… полк… Как, выстоите?

— Конечно. А куда мы денемся? К тому же завтра придут катера, подбросят пополнение, боеприпасы, продовольствие, заберут раненых. А там, бог даст, и Волга встанет. Да и немец уже не тот, скажу я вам. Нет, не тот. Уже ни того гонора, что был, ни той спеси, ни уверенности. Да и то сказать… Вы, кстати, надолго к нам?

— Завтра должен побывать в Шестьдесят четвертой армии, послезавтра вернуться на тот берег, потом в Москву, — ответил Матов.

— Вот завтра, как развиднеется, сами увидите: трупы, трупы и трупы. И сгоревшие танки. Мы не даем их убирать. Чуть сунутся — тут наши снайпера и пулеметчики: не лезь! А почему? А потому, скажу я вам, что ему завтра опять идти в атаку, а он пойдет по трупам своих же солдат, мимо своих же сгоревших танков… Каково? Особенно, если его только что пригнали откуда-нибудь из Европы… У кого угодно поджилки затрясутся. А тут, я вам доложу, кого только нету: и французы, и венгры, и хорваты, и бельгийцы, и даже поляки и латыши. Не говоря уже о самих фрицах. И ничего, стоим. Скажи мне, что будем стоять вот так еще три-четыре месяца назад, когда отступали по двадцати-тридцати километров в день, не поверил бы. Тем более что драться станем за каждый метр, за каждый этаж, за каждый дом. И те будем стараться отобрать назад.

Полковник, доев кашу, налил в кружку из чайника, спросил:

— Чай-то хоть будете?

— Буду.

— А вы, капитан?

— Не откажусь, — встрепенулся Логунов, задремавший возле печки.

Молча пили чай. Затем Будников спросил:

— Так все же в окопы?