Жернова истории 4 (СИ)

Проще получается организовать покупку автоматических зенитных пушек 1S фирмы Werkzeug Maschinenfabrik Oerlikon. Правда, через созданные ОГПУ немецкие фирмы, которые под боком у Швейцарии, провернуть это дело нельзя – Версальские ограничения. Приходится искать другие пути. Есть наши фирмы во Франции, но они не специализируются на торговле оружием. Впрочем, выход найден. Есть одна фирма в Сербии, которая торгует всем, чем угодно. Вот она и покупает небольшую партию у швейцарцев, намекая при этом, что конечный покупатель – маршал Чан Кайши. Пушка имеет пока не слишком удачную конструкцию, очереди за ней не выстраиваются, и фирма не проявляет излишней щепетильности при выборе покупателя.

В Средиземном море пароход под панамским флагом, забравший в порту Генуи эту партию зениток, под покровом ночи перегружает ящики на другое судно… И вскоре швейцарские изделия уже выгружаются в Одессе.

Пусть наши конструкторы покопаются в устройстве этих автоматических пушек. Воспроизводить их ни к чему, тактико-технические данные у них пока не ахти, но вот разобраться, как вообще можно делать автоматические пушки калибра 20 мм, а то и побольше, необходимо. Может быть, сумеют и сами сваять что-то подобное, не дожидаясь конца тридцатых, как это было в моем времени.

Моя роль в этих операциях была невелика: потихоньку встретиться с нашими товарищами, прибывшими в Швейцарию, и малость поднатаскать их в реалиях этой страны, чтобы на переговорах они не смотрелись белыми воронами. Напрямую я на швейцарские фирмы и не пытался выходить: Швейцария и ее деловые круги традиционно были весьма настороженно настроены по отношению к СССР.

Глава 15

Хлебный кризис надвигается

Провернув эту операцию, я с некоторым беспокойством ожидаю вызова в Москву (позднее будет ясно, почему…). И вызов пришел, но не от Центрального военно-промышленного управления Совнаркома СССР, как я полагал, а от Военно-технического бюро Комиссии обороны при СНК СССР. Это заставило меня насторожиться, – ведь это бюро, созданное для координации работы всех ведомств (в том числе и спецслужб) в военно-технической области, несмотря на свое «техническое» название и функции, по составу почти совпадало с Политбюро ЦК ВКП(б)! Поэтому, по приезде в Москву я первым делом старательно собираю в папочку все необходимые документы, относящиеся к делу, прежде чем являться под светлые очи партийного ареопага.

Войдя в здание ЦК на Старой площади, предъявляю на входе свой партбилет и иду искать нужный кабинет. Прихожу немного заранее, и наблюдаю, как собираются члены комиссии. Молотов, Сталин, Куйбышев, Оржоникидзе (от него я удостоился приветственного кивка), Трилиссер (с ним мы лишь переглянулись), Андреев, Рудзутак, Каганович… А это кто?! Неужто Николай Иванович? Ежов? Но ведь он, насколько мне известно, не член комиссии…

Я человек невеликой личной храбрости, и появление этого персонажа вызвало внутри противный холодок страха. Мысленно – только мысленно! – я не удержался от нецензурного восклицания.

После некоторого ожидания, в ходе которого я весь извелся, изо всех сил стараясь не ерзать без нужды на кожаном диване в приемной, секретарь, зашедший на минуту в кабинет, а затем выглянувший из дверей, приглашает меня зайти.

Вхожу. Сесть мне не предлагают. Лазарь Моисеевич – видимо, он и председательствует на этом собрании – объявляет:

Следующим пунктом повестки дня – вопрос о постановке личного дела товарища Осецкого. – Произнеся эти слова, Каганович отрывает взгляд от листков, которые держит в руках, и поднимает глаза на меня. Однако сесть так и не предлагает. Пожимаю плечами, подхожу к ближайшему свободному стулу у стены, и сажусь. За стол вместе с членами комиссии пристроиться все же не решаюсь. Среди присутствующих проносится легкий шепоток, некоторые переглядываются, но никаких возражений против моего поступка не последовало. Между тем Каганович продолжает:

Слово предоставляется заведующему Орграспредотделом ЦК товарищу Ежову.

Низенький щуплый человечек, одетый, по чиновничьей моде тогдашнего времени в полувоенный френч, встал со своего места, стер с лица постоянно блуждавшую на нем улыбку, и начал читать по бумажке: