Жернова истории

– Дело такое: разбирая мои старые архивные бумаги, я натолкнулся на записку Леонида Борисовича Красина с резолюцией Ленина. Как я слышал, теперь подобного рода бумаги положено…

– …Теперь подобного рода бумаги положено сдавать в Институт Ленина при Истпарте, – продолжил за меня мою мысль Рязанов. – Но вы явились не по адресу: этим делом у нас заведует сам товарищ Каменев. – И с этими словами Рязанов воздел указательный палец к небу, сохраняя торжественно-серьезную мину на лице.

– А не могли бы вы, Давид Борисович, взять на себя труд переправить эту бумагу в Институт Ленина таким образом, чтобы она непременно попала в руки Каменеву? И чтобы никоим образом нельзя было определить, что эта бумага исходит от меня? И еще крайне желательно было бы, чтобы вместе с этим документом ко Льву Борисовичу попал еще один, к делам Истпарта отношения не имеющий, но имеющий большое значение лично для товарища Каменева. – Я вопросительно уставился на своего собеседника.

Рязанов медлил, немного нахмурившись, и разглядывал меня в упор. Зная его репутацию, я решил, что называется, не темнить, а рассказать все как есть. Доносить он ни в коем случае не станет, а если откажет – есть и другие варианты. Правда, будет немного жаль той толики нервов, которую пришлось потратить накануне. Пользуясь тем, что Фрумкин, замещавший Красина на время пребывания того во Франции, на несколько минут оставил меня в кабинете наркома одного, я лихорадочно обшарил несколько архивных папок – и под конец все же обнаружил столь нужный мне документ с ленинским автографом.

– Так вы хотите, пользуясь моей добротой, подбросить Льву Каменеву горячий уголек за пазуху? – прервал молчание Рязанов.

– Именно! – не раздумывая, согласился я. – Вот, если хотите, можете ознакомиться с письмом, которое требуется «случайно» подколоть к официальной корреспонденции, которая пойдет от вас в Институт Ленина к Каменеву. А достаточный предлог для такого официального обращения я вам принес. – И с этими словами я протянул директору Института Маркса – Энгельса и записку Красина с ленинской резолюцией, и собственное письмо, написанное аккуратнейшим чертежным шрифтом…

Рязанов внимательно изучил оба документа и опять задумался. Нетрудно было догадаться (с достаточной степенью приблизительности, конечно), к каким выводам он пришел.

«Этот Осецкий непрост, ох непрост. В корень зрит. Недаром он мне тогда, уже при мимолетном знакомстве, показался весьма неглупым человеком». – Рязанов внутренне усмехнулся своим мыслям и промолвил, с прищуром глядя на меня:

– А что, если мне просто прийти да самому выложить Каменеву это письмо? От себя лично?

– Нет, не пройдет, – тут же отзываюсь на этот зондаж. – Заершится наш председатель СТО: «Опять, – скажет, – этот полуменьшевик тут воду мутит!» У вас ведь, Давид Борисович, в нашем руководстве репутация штатного возмутителя спокойствия. Даром что вы ни в одну оппозицию не входили и не входите, а потому вас, простите, всерьез не принимают и гонений не устраивают.

– Ладно, – Рязанов вновь тянет паузу, – отнесу я Каменеву ваш документик. Так, чтобы он ни о чем не догадался и ни меня, ни вас с этим делом связать не смог.

* * *

…Когда Лев Борисович Каменев, выбрав возможность уделить несколько часов работе в Институте Ленина, директором которого он был недавно назначен, сел в своем кабинете разбирать поступившую на его имя корреспонденцию, он не предполагал чего-либо экстраординарного. Пришедший после телефонного звонка Рязанов принес ему записку Леонида Красина с ленинскими пометками, которая ничем не выделялась в ряду десятков таких же документов, поступавших в Истпарт и к нему лично. Но, доставая из шкафа папку, куда он складывал подобные поступления, и убирая в нее очередной ленинский автограф, Каменев не заметил стремительного движения Давида Борисовича, ловко всунувшего какой-то конверт в середину пухлой стопки неразобранной корреспонденции.

После короткой беседы с Рязановым – приятный собеседник, надо сказать, если бы он поменьше язвил по поводу серьезных политических вопросов, – Лев Борисович несколько раз глубоко вздохнул и устроился за столом – разгребать накопившуюся почту. Беря из стопки очередной конверт со штампом Госиздата, Каменев обратил внимание, что к нему скрепкой подколот еще один. Разъединяя конверты, он отложил нижний обратно в стопку, чтобы вернуться к нему в свою очередь.

Когда Каменев опять взял в руки этот конверт, на нем значилась обычная уже для него надпись: «ЦК ВКП(б), Институт Ленина. Директору института тов. Л. Б. Каменеву». Рутинным движением он вскрыл бумажную оболочку при помощи ножа для разрезания книг и обнаружил под первым конвертом еще один, уже не стандартный канцелярский, из желтоватой бумаги, а склеенный вручную из обычного писчего листа. Надпись на белой бумаге была короткой, но сумела приковать к себе его внимание: «Льву Борисовичу Каменеву. Лично. Строго конфиденциально». Каменев повертел конверт в руках, но больше никаких пометок на нем не было.