Жертва особого назначения

Я умнее его. Да, черт возьми, умнее. Он фанатик, а умных фанатиков не бывает. Вера совместима с хитростью, но не с умом. И еще: я могу вывести его из себя, а он меня – нет. А стрелок должен сохранять ледяное спокойствие. С какой угодно навороченной винтовкой.

– Рискнешь?

– А зачем? – сказал я, смещаясь к двери.

– Ты не хочешь попробовать?

– Почему же, хочу. И попробую. Но только что это изменит?

Я выполз в коридор и только там встал. Надо найти позицию, неожиданную для него. По крайней мере, попробовать это сделать.

– Это ничего не изменит. Проиграл не ты, проиграли вы все. Кто бы из нас ни умер сегодня, вы проиграли.

– Ошибаешься. Мы выиграли. Даже мы, русские, выиграли. Уже выиграли. Хоть тебе этого и не понять.

– А ты объясни. Я пока вижу одно. Ты – один. А за мной – целая страна. Рано или поздно тебя все равно убьют, даже если ты убьешь меня. Ты пошел против державы, дурак. Против целой страны. И тебе конец.

– Ошибаешься. Это вам конец. Нас все больше и больше. Как ты думаешь, почему я перешел на их сторону?

– Потому что ты – подонок.

Я был уже у лестницы. Вверх или вниз? Вверх.

– Нет, ты ошибаешься. Я предал тех ублюдков, которые захватили власть в стране, но не предавал своего народа. Всем, в том числе русским, будет лучше, когда вы проиграете.

– Лучше? Ты видел, что творили в Чечне? Что творили в Сирии – целые рвы, в которых останки растерзанных людей. Это, по-твоему, лучше?

– Новый мир рождается, как ребенок. В боли и крови.

Я поднялся на этаж выше.

– Ты просто кровавый урод. И ничего больше.

– Новый мир. Мир, где будет вера. Не важно какая, но она будет. Это вы убили веру и продолжаете ее убивать. Ваш мир лжив и равнодушен.

– А твой мир правдив? Ну же, скажи, ублюдок. Когда вы приходите куда-то, то превращаете это место в помойку и говорите, что это райский сад. А потом вы убиваете тех, кто с этим не согласен. Не мои слова.

– Интересно, а чьи?

– Какая разница? Хочешь убить и его?

– Да, хочу. Эти слова как яд.

– Вот видишь. О какой правде ты говоришь?

Я попытался открыть одну из дверей. Она не поддалась. Тяжеленная винтовка сильно мешала.

– А по-твоему, правда – значит говорить, что хочешь? Нет, правда – это то, что обеспечивает выживание народа. Веры.

– Однажды тебе перестанут верить. Что бы ты ни говорил.

– Нет, не перестанут. Время на исходе.

– Тогда скажи, что ты хочешь, и покончим с этим. Мне интересно.

– Я хочу снести этот мир до основания. Тот, который ты защищаешь. Коммунисты не смогли этого. Утратили веру. Но мы – сможем.

– Ошибаешься.

Мне все-таки удалось открыть дверь, я лег на пол и пополз. Интересно, каково поле зрения прицела и какова разрешающая способность матрицы? Он сможет увидеть открытое окно? В этом прицеле электронная схема, не оптическая. Там есть электронный зум, как в камере, но изображение расплывается.

Или я ошибаюсь? И он намного ближе, а на винтовке обычный прицел?

– Мы снесем все до основания. Пройдем войной. Черт, ублюдок!

Последние слова он буквально выкрикнул.

– Что? – спросил я.

– Будь ты проклят! Будьте вы все…

Осыпалось от выстрела стекло – где-то правее. И тут я услышал далекий, но сильный взрыв. Хлопок взрыва.

Подстава? Или нет? В конце концов, он не должен был высовываться, не должен был просто так стрелять. Его могли просто засечь.

А после взрыва точно будет объявлена тревога.

Я рискнул – открыл окно и высунулся – буквально на секунду. В двух с лишним километрах от меня, на недостроенной башне Радио и телевидения Ирака, бушевал пожар. Это место никто не прикрывал просто потому, что от него до места встречи было предельно далеко. Никто не думал, что выстрел прогремит оттуда.

Но кто и откуда запустил ракету? Или он сам на чем-то подорвался?

В коридоре послышались шаги. Осторожные. Я направил пистолет на дверь, готовый стрелять в любого, кто войдет.

– Саша.

Голос был знакомым.

– Саш, не делай глупостей. Все кончено. Я могу войти?

– Павел Константинович, вы один?

– Нет, еще пара товарищей. Ты их не знаешь.

– Заходите один. Не торопясь. Очень не торопясь.

Павел Константинович заглянул в комнату, показал руки. Потом зашел сам.

– Все нормально. Опусти пистолет. Все кончилось.

– Дальше – ни шагу. Теперь пусть заходят те, кто с вами. Увижу хоть намек на ствол – открою огонь.

– Все кончилось. Мы все сделали. Ты все сделал. Не дури.

– Хрен кончилось. Считаю до десяти. Не зайдут – открою огонь.

– Ты охренел? Положи автомат, это приказ. Слышал?

– Пять. Четыре.

Павел Константинович испугался. Это было видно. Он знал меня, а я знал его. И он понимал, я могу и выстрелить.

– Заходите! Оружие оставьте в коридоре. – И уже ко мне: – Ты что творишь?

– Я просто больше не верю. Никому. Пусть заходят. И без глупостей.

Зашли двое. Один был москвич – я его помнил. Второго я не знал.

– К стене. Руки держать за головой. Стреляю на первое движение.

– Ты, Зин, на грубость нарываешься, – сказал тот, которого я не знал, с простоватым, грубым лицом.