Жертва первой ошибки

Федор остановился возле киоска «Союзпечати». У окошечка вертелись две девчонки лет десяти, хорошенькие, одна с короткими кудряшками, другая с бантом. Шушукались, пересыпали из ладошки в ладошку серебристые денежки, хмурились, и Федор понял, что им не хватает на что-то чрезвычайно важное, абсолютно необходимое для их девчоночьего счастья. Нашарив в кармане брюк двадцатикопеечную монетку, он как мог незаметно бросил ее на землю, слегка подпихнул носком ботинка в сторону детей и отошел. Удивленно-радостный возглас, раздавшийся через несколько секунд, оповестил о том, что затея удалась. Федор улыбнулся.

К остановке как раз подъехал старый красно-желтый трамвайчик. Двери открылись с резким хлопком, но никто не вышел. Тогда Федор загадал, что пропустит еще три трамвая. Глаша вышла из четвертого.

– О! – сказала она с непонятной интонацией.

– Соскучился.

Она пожала плечами.

– Хочешь, прокатимся за город?

– Слушай, как ты это делаешь?

– Что?

– Приходишь, именно когда я в разобранном состоянии.

– Ты выглядишь отлично, – не соврал Федор.

Глаша улыбнулась:

– Ну, половину суток я сегодня у операционного стола не провела, но дежурство есть дежурство.

– Цветешь как майская роза. Кстати… – досадуя, что это раньше не пришло в голову, Федор огляделся, нет ли где поблизости цветочного киоска.

– Не надо, – тут же поняла его Глаша, – не люблю букеты.

– Почему?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Быстро вянут, выбрасывать потом… Лепестки по всей комнате разлетаются. Нет, поверь, оно того не стоит.

– Давай хоть конфет тебе куплю.

– Вот чего-чего, а этого добра мне на работе хватает, – засмеялась Глаша.

– Ничем тебя не впечатлить.

Глаша только плечами пожала.

Они не спеша брели к ее дому. Унылый пейзаж, думал Федор. За широкой полосой земли шел бесконечный дом-корабль, за ним торчали серые верхушки точечных девятиэтажек, выстроенных на одинаковом расстоянии друг от друга, словно по линейке.

В проеме между кораблями – двухэтажная стекляшка универсама, а проедешь еще остановку на трамвае – и увидишь все то же самое: тот же длинный дом со сплошными и неровными шеренгами окон, тот же универсам, только названный по имени другой столицы союзной республики или страны соцлагеря, те же серые бруски высоток.

Всю жизнь типовая застройка нагоняла на Федора дикую тоску, ведь он рос там, где все у всех было одинаковое: кровати, тумбочки, фланелевые рубашки. Разными были только рисуночки на одинаковых эмалированных кружках, у которых даже эмаль откалывалась примерно в одних и тех же местах. А рисунки да, у каждого свои – у кого вишенка, у кого груша, у кого ежик.

Новые районы казались ему чем-то вроде гигантского детского дома для взрослых: все как у всех, и ты можешь выбрать только рисунок обоев, поэтому Федор, войдя в должность, буквально наизнанку вывернулся, чтобы получить квартиру в старом фонде.

А сейчас, следуя за Глашей по ненавистным новостройкам, шел, будто домой, хотя его даже в гости еще не пригласили.

– Ты спать, наверное, хочешь?

Глаша улыбнулась:

– Да нет. Сегодня, к счастью, высадился десант молодых, но ретивых курсантов, они буквально дрались за каждый аппендицит. У меня просто не было шанса.

– Расстроилась?

– Сейчас! Я этого добра в Луге навидалась.

– Раз ты не устала, давай на залив прокатимся?

Глаша пожала плечами.

– Можно.

Дома Глаша скрылась в ванной, поручив Федору заварить чай. Достала из буфета крутобокий белый заварник с трогательной незабудкой и неудобной крышечкой, которая все время дребезжала.

Немного поколебавшись, Федор решил, что уже можно, открыл старенький холодильник и укоризненно вздохнул. Ничего, кроме пятака яиц и маленького кусочка сыра в серой бумаге, внутри не обнаружилось. Он даже в самый пик холостяцкой жизни не достигал такого уровня аскезы, всегда хоть кастрюля с супом, да была.

Снова его посетило то ли видение, то ли предчувствие, как давеча на заливе. На секунду он поверил, что давно уже здесь хозяин, Глашин муж, и сегодня не второе их свидание, а обычное семейное утро выходного дня. В маленькой комнате он не был, но вдруг решил, что если сейчас откроет дверь, то увидит, как спят их общие с Глашей дети, натянув легкие байковые одеяла на головы так, что видны только беленькие хохолки, зато голенастые мальчишеские ноги, все в ссадинах и царапинах, торчат наружу.

«А вдруг сбудется?» – улыбнулся Федор.

Заварив чай по всем правилам, он вышел в маленький коридорчик. За дверью ванной шумела вода.

Федор постучал.

– Что?

– Ничего, так. Может, пустишь?

За дверью помолчали.

– Так что, Глашенька?

– Нет, извини.

– Это ты извини, если обидел.

За дверью засмеялись:

– Да чем же, Федя? Ведь дураку понятно, зачем ты сюда пришел.

– А вот и не за этим, – буркнул он.

Шум воды прекратился, и что-то плеснуло. Наверное, Глаша вышла из ванны и теперь вытирается. Федор не стал напрягать воображение.

– Нет, Глаша, не за этим, – повторил он.

За дверью раздалось негромкое жужжание фена.

– Чай стынет! – крикнул Федор и вернулся в кухню.

Глаша присоединилась к нему через несколько минут, и Федор впервые подумал о том, что она по-настоящему красивая, а не только когда улыбается.