Жертва первой ошибки

Через неделю жена слегка пришла в себя, и Федор, соврав, будто едет в командировку в Москву, смотался с Ленкой в Иваново, помог обустроиться на новом месте и подготовиться к началу учебного года. Общежитие оказалось вполне приличное, не царский дворец, конечно, но чистенькое и без тараканов. На заре жизни Федору приходилось живать в местах гораздо хуже этого.

К Глаше он попал только вечером понедельника.

– А я уж думала, ты меня бросил, – сказала Глаша, целуя его, – хотела уже записываться к тебе на прием, как простые смертные. Как раз бы очередь подошла через девять месяцев.

– Нет, солнышко мое, не бросал и не собираюсь. Постой-ка, что?

– То самое. Ну что ты встал, заходи давай.

Федор машинально снял ботинки, в одних носках прошел в комнату и опустился на старый венский стул, с опозданием вспомнив, что на него нельзя садиться, и, чтобы не упасть, перенес равновесие на левую ногу и взялся за подоконник.

– Ты в интересном положении? – хрипло спросил он.

– Можно и так сказать.

Федор сидел ошеломленный, не зная, что ответить. Глаша принесла ему из кухни стакан воды, Федор послушно выпил.

– И что думаешь делать?

– Рожать.

– Хорошо.

Он продолжал сидеть на шатком стуле, сохраняя равновесие и мучительно пытаясь понять, что через девять месяцев на свет появится кто-то, похожий на него и на Глашу. Девочка с крепкими ножками или парнишка.

– Глаша, не волнуйся, я все решу.

– Не надо!

– Как это?

– Будем как сейчас, только с ребенком. Мало ли у нас матерей-одиночек и воскресных пап?

– Глаш, но я так не хочу… Клянусь, что мы поженимся.

– И карьера твоя пойдет коту под хвост.

– Скорее всего, ну и что?

Она пожала плечами.

Федор наконец встал со стула и притянул ее к себе, пытаясь понять, что обнимает не только Глашу, но и их будущего ребенка.

– Федя, я ничего от тебя не жду, – тихо сказала Глаша, – алименты приму с благодарностью, а больше ничего не надо.

– Я не понял, тебе больше хочется быть любовницей большого начальника, чем женой простого человека? Так? Тебе должность моя, что ли, важна, а сам по себе я ничего для тебя не значу?

Глаша отстранилась и хмуро взглянула на него:

– Ты ведешь себя как истеричка.

Федор опомнился:

– Согласен. Извини.

– И ты сначала разведись, а потом права тут качай.

– Ну да.

– В общем, Федя, дело такое. Я тебя люблю и буду счастлива выйти за тебя замуж, хоть за прокурора, хоть за дворника, или кем ты будешь. Я не хочу только одного – жить с опустившимся, опустошенным и ненавидящим меня мужчиной.

– Какая жуткая картина.

– Зато реалистичная.

Федор пожал плечами. Он был будто немного пьян или как после драки и не совсем понимал, что нужно делать и говорить. В сорок семь лет он привык, притерпелся, что поезд ушел, и иметь своих детей ему не суждено, а теперь вдруг оказывается, что это не так, что все впереди – и новая жизнь, и счастье. Он снова потянулся к Глаше, но она отступила:

– Любовь проходит, Федор, и настанет день, когда ты проснешься, посмотришь на мое помятое лицо на соседней подушке, на вот этот вот, с позволения сказать, интерьер, и подумаешь: «Господи, неужели я разрушил свою жизнь ради этого?»

– Может, и подумаю, но вслух не скажу.

– Я все равно пойму. Ты будешь прозябать в ничтожестве, а я между тем не собираюсь отказываться от карьеры и не хочу сглазить, но шансы на успех у меня есть. Да, ребенок слегка притормозит это дело, но если грамотно все спланировать, то можно даже академку не брать. Подумай, Федя, приятно тебе из своего ничтожества будет наблюдать, как я становлюсь завкафедрой?

– Не из ничтожества, а скорее уже с небес или из ада, бог знает, куда я там попаду. Не забывай, Глашенька, что я на двадцать лет старше тебя.

– Вот и еще веский аргумент нам не жениться. В жизни ведь никогда нельзя иметь все, обязательно приходится чем-то жертвовать, и это большое счастье, когда ты сам можешь выбирать, от чего откажешься. Ты подумай как следует, все взвесь на холодную голову и тогда только принимай решение. Придешь жениться – буду рада, а нет – тоже ничего.

Федору мучительно захотелось остаться у Глаши прямо сейчас и не терзать больше неопределенностью ни ее, ни себя. Обнять, сказать: «Главное, что мы вместе, и плевать на все остальное». И он знал, что если сделает так, то никогда об этом не пожалеет, но секунда шла за секундой, а он все молчал.

Глаша говорила, что мужчины устроены так, что одного семейного счастья им для счастья мало, и даже больше того, если нет профессионального успеха, то это счастье им становится не в радость, в отличие от женщин, у которых все ровно наоборот. Если он сохранит семью, то пожертвовать придется только одним – совместной жизнью, а все остальное останется при них: и любовь, и ребенок, и их профессиональное настоящее и будущее. Они так любят друг друга, что все равно одно целое, и неважно, вместе или врозь.

Он слушал и молчал, а вечером поехал домой, обещав Глаше, что все как следует обдумает, прежде чем на что-то решится.

⁂