Жертва вторжения

Игра продолжалась и далее. Но постепенно даже самые невнимательные из зрителей начали понимать: происходит что-то неладное. Во-первых, уже с середины первого тайма полностью прекратились грубости, подножки и толчки. А так как футболисту порой трудно избежать резких движений, то темп игры постепенно спал, игроки старались не приближаться друг к другу, а если и приближались, то лишь затем, чтобы пожать руку или похлопать по плечу, а то и пригласить в гости на чашку чая. Удары по воротам также почти прекратились. Если кому-то удавалось добраться до штрафной площадки противника, несмотря на явное нежелание это делать, то он обязательно бил таким образом, чтобы в ворота не попасть либо подкатить мяч к рукам вратаря. В какой-то степени матч начал напоминать пресловутую встречу команд Австрии и ФРГ на первенстве мира в Испании в 1982 году, когда обе команды, к разочарованию многомиллионной телевизионной аудитории, демонстрировали игру, целью которой было не забить ничего лишнего, так как иначе Австрия не попадала в финал.

Зрители на гуслярском стадионе заподозрили команды в сговоре. И свистом выражали неодобрение этому сговору. Хотя в этом таилась загадка. Ведь в случае ничьей ни одна из команд не попадала во вторую лигу. А вместо них проходила вологодская команда.

В перерыве между таймами оба тренера устроили своим игрокам суровый разнос. Они требовали активности, волевого настроя и желания победить любой ценой. Игроки были задумчивы. Они не спорили с тренерами, но думали в этот момент о своих соперниках, понимая, что именно они самые близкие им, самые родные люди.

Так что после перерыва игра продолжалась в еще более медленном, куртуазном темпе. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы оба тренера не решили в середине второго тайма заменить своих нападающих. Вместо Ниткина вышел на поле Полянкин, а вместо Судковского — Швец. И тут произошло нечто совершенно невообразимое. Ведь ни Полянкин, ни Швец пилюли не употребляли и настоящих добрых чувств к противникам не испытывали. Поэтому Швец, подхватив мяч, кинулся к воротам противника, а Полянкин — за отсутствием других желающих — навстречу Швецу. Встретились они где-то в центре поля, и так как оба стремились отличиться, то Швец оттолкнул Полянкина, а Полянкин подставил ножку Швецу. Оба упали и, рассерженные, кинулись друг к другу.

В этот момент, прежде даже, чем успел среагировать судья, Ефимов Сергей решительным жестом остановил Полянкина — своего Полянкина — и сказал:

— Полянкин, нашей команде за тебя стыдно.

В тот же момент вратарь «Метеора» выбежал к Швецу и сказал ему:

— Швец, ты грубишь.

Швец и Полянкин ничего не поняли. Они пытались оправдать свои действия интересами родных команд, но чем больше они горячились, тем резче выговаривали им свои же товарищи. И это понятно: ведь не мог же игрок «Метеора», полный сочувствия и понимания по отношению ко всем футболистам «Лесообработчика», поднять голос за Полянкина. И наоборот.

Тут уже не помог и судья. Несмотря на его возражения, команда «Лесообработчика» вывела с поля сопротивлявшегося Полянкина, а команда «Метеора» удалила Швеца.

Но когда команды вернулись на поле — а стадион, надо сказать, в полном обалдении замолк, — они уже поняли, что сам принцип футбола ложен. Он направлен на то, чтобы выиграть у хороших людей, то есть доставить им неудовольствие. А этого допустить было нельзя. Так что игроки встали в круг посреди поля и стали аккуратно пасовать мяч друг другу, отрабатывая технические приемы.

Вот тогда-то Корнелий Удалов обернулся к своему соседу профессору Минцу и строго спросил:

— Вы чего им давали, Лев Христофорович?

— Средство против грубости, — честно признался Минц. — Но я не предполагал, что оно настолько эффективно.

И Минц шепотом рассказал о принципе действия пилюль.

Тогда Удалов поднялся со своего места и сказал профессору:

— Пойдем отсюда.

И в самом деле, игра фактически кончилась. Ни судья, ни тренеры не могли заставить футболистов нападать на своих соперников. Вот-вот под неумолчный свист трибун встреча будет прервана.

Удалов вывел несколько растерянного Минца со стадиона и, когда они уже были в парке, прервал молчание вопросом:

— Запасные пилюли остались?

— Штук десять, — сказал Лев Христофорович.

— Давайте сюда. Не бойтесь, не выброшу.

— А зачем вам?

— Покажу, где и как их надо было использовать. Наивный вы человек.

Держа на ладони таблетки, Удалов вошел в гастроном.

В магазине шла обычная, даже не самая насыщенная жизнь. Кассирша вяло спорила с пожилой покупательницей, а очередь более или менее покорно ожидала исхода этого спора. Одна из продавщиц гляделась в зеркальце, другая выясняла отношения с рабочим, который только что принес ящик с крупой. Остальных продавщиц не было видно, зато в магазине был слышен ропот покупателей.

— Сюда, — сказал Удалов, проходя за прилавок.

— Зачем, — попробовал возразить Минц. — Туда же не положено.

— Нам положено, — ответил Удалов, открывая дверь в кабинетик директорши. — Мы комиссия!

Ванда Казимировна оторвалась от ведомостей и обернула к посетителям полное суровое лицо.