Жестяной бор

А что дальше — мы будем знать через шесть часов, когда Марина и доктор Линдерман… доктор выехал сразу, как только Андрис назвал имя Хаммунсена — давно, ой, давно я до него добираюсь, говорил он, натягивая потертую кожаную куртку, где там ваша машина, эта? — о-о, никогда не ездил на броневиках… Во дворе госпиталя раненые лежали на носилках ровными рядами, над ними соорудили какие-то навесы, дождь не попадал, но ветер, ветер… Андрис прошел мимо — как сквозь строй. Все, кто мог смотреть, смотрели на него. Тони лежал на четвертом этаже; этаж охранялся полицейским постом — два пожилых, черных от усталости сержанта с автоматами подпирали собой дверь — даже в самый острый момент Присяжни, а потом сменивший его подполковник федеральной полиции Пратт не снимали пост — хотя теперь это не имело, наверное, никакого смысла. В палате на четверых лежало тринадцать человек, пробраться между койками было почти невозможно. Повязка на голове Тони пропиталась кровью — хирург сказал, что так надо, пусть оттекает, не пугайтесь. Глаза были открыты. Когда Андрис попал в поле его зрения, он сморщил лицо в улыбке.

— Привет, — сказал Андрис. — Молчи. Говорить буду я.

— Х-х-х… — выжал из себя Тони. — У-ить-са…

— Увидеться? — переспросил Андрис. Тони согласно мигнул. — С ней? — Тони опять мигнул. — Очень сложно. В городе особое положение, проход только по пропускам. Дня через два — можно будет устроить. Хорошо?

Тони молчал, глядя в потолок. Потом чуть качнул головой.

— Если ты опасаешься за себя, — сказал Андрис, — то зря. С тобой все в порядке. Через неделю сможешь ходить. Может оказаться так, что я уеду, не дождусь твоей выписки — вот тут записаны все мои координаты, приезжай. Очевидно, тебе понадобится дополнительное лечение, я устрою. Жить будешь у меня. Сообщить твоим родителям, что ты прооперирован? Нет? Сам сообщишь? Хорошо. Что тебе еще сказать? Кажется, мы с тобой оказались правы… в основном вопросе. Вот и все. Ладно, поправляйся. Я пойду.

Он похлопал Тони по плечу, встал и пошел к выходу. Ничего нельзя сделать, сказал он себе. Ты же понимаешь — ничего. Даже нельзя остаться здесь, при нем… Дремучие инстинкты: хочется, чтобы все было здорово, и тогда можно будет лечь на горячее сиденье грузовика или на груду палых листьев — и лежать, вдыхая запах свежести и тлена — такая смесь… Хочется, чтобы все было хорошо, даже если все плохо и, вероятно, будет еще хуже… Цугцванг, подумал он. Но очень хочется выиграть. Или хотя бы — вничью. Вничью — с судьбой…

Час назад столичное телевидение внезапно прервало передачи. Через несколько минут на волнах радио началось завывание глушащих станций. Телефонная связь отключилась.

А десять минут спустя над городом прошло звено боевых вертолетов.

— Все это весьма тривиально, дорогой мой Ольвик, — сказал Линдерман, пожевывая заушник очков. — Притом учтите, что это фрагментик большого явления. Для того, чтобы цыпленок вылупился, скорлупа должна разлететься вдребезги. Так вот это — одна из трещинок…

— Скорлупа — это мы? — спросил Андрис.

— Именно. Мы — скорлупа. Нас видно, мы ощутимы, по нам можно судить о форме предмета, его консистенции, цвете… Так вот, я о другом. Человек вообще гораздо сложнее и тоньше, чем он может себе позволить. Я имею в виду тело. Наши глаза воспринимают отдельные кванты света. Ухо способно воспринимать и инфразвук, и ультразвук. Нос, рецепторы носа ничуть не уступают собачьим. И так далее. Мы сами излучаем свет, радиоволны, имеем магнитное поле, электрическое, звучим во всех диапазонах — я уже молчу о сумасшедшем букете запахов. Да, мы все это не воспринимаем — сознанием, корковым концом анализатора. Но за подсознание я не поручусь. Возьмем самое грубое — феномен толпы. Люди в толпе звереют. Почему? Звуки и запахи. Сознание отключается, активизируются программы подражания. Или, скажем…

Открылась и закрылась дверь наверху, по лестнице застучали каблуки. Андрис потянул из кобуры револьвер. Впрочем, походка была знакомая — Юсуф.

— Это я, — сказал Юсуф из-за угла.

— Слышу, — сказал Андрис. — Заходи. Ну, что?

Юсуф подошел, сел на свободный стул. Вздохнул, посмотрел на Андриса, на Линдермана, на Марину. Марина сидела спиной к ним, не оборачиваясь, но видно было, что она слушает.

— Кто-то пробился на коротких волнах, — сказал Юсуф. — В столице уличные бои, артиллерийская стрельба, центр блокирован танками, на президентский дворец пикируют самолеты… Судя по всему — военный мятеж.

— Что спецназовцы? — спросил Андрис.

— Приказов сверху не поступало. Пратт приказал им взять под контроль аэропорт… но мне кажется, все бессмысленно.

— Конечно — против танков…

— Я сняла третий уровень, — сказала Марина.

— Да-да-да, — Линдерман встал, шагнул к ней; остановился, повернулся: — Господа… господа офицеры, как вы полагаете… военные, если придут к власти?.. Впрочем, что это я… — он махнул рукой, отвернулся и наклонился к экрану. Марина что-то вполголоса сказала ему, и он так же вполголоса ответил.

— А что в городе? — спросил Андрис. — Студенты?