Жестокая жара

Она прижалась к нему всем телом, притянула к себе за бедра, лаская его.

— Сейчас?

Он развязал ее халат и кожей ощутил исходившее от нее тепло.

— Предлагаю вернуться в постель. Ненадолго. Успеем увидеться с ним по пути в участок.

В семь тридцать утра Хит и Рук ждали у пешеходного перехода неподалеку от местного кафе «Старбакс» с тремя стаканчиками кофе. Третий кофе предназначался для нанятого Руком водителя, который стоял, прислонившись к крылу черного «линкольна», на другой стороне Восточной 23-й улицы. Загорелся зеленый, машины остановились, и Рук с Никки начали переходить дорогу. Дойдя до середины проезжей части, они услышали крик своего водителя. Взревел двигатель; обернувшись, Хит увидела в полуметре от себя радиатор коричневого фургона, который мчался на красный свет. Они едва успели отскочить назад, как машина пронеслась через переход и скрылась. Дрожа, они поспешили вперед.

— Силы небесные, вы меня до смерти напугали. С вами все в порядке, ребята?

Никки заметила, что залила брюки латте, что было для нее обычным делом, и принялась вытирать кофе салфеткой.

— И что делал за рулем этот идиот? — спросила она. — Писал эсэмэску?

— Нет, наверное, пьяный или обколотый, — сказал водитель. — Он смотрел прямо на вас.

Никки подняла голову и шагнула к проезжей части, чтобы взглянуть на номера. Но фургон давно исчез из виду.

— Я подозреваемый? — спросил Леонард Фрик.

Костлявый юноша в смокинге с копной жестких курчавых волос за прошедшие несколько десятков лет существенно поправился. Сейчас, когда они сидели в зале для репетиций в Музыкальной школе Аарона Копланда, в колледже Куинса,[46]Хит решила, что он весит килограммов сто. Из растительности на голове осталась только маленькая серебряная бородка, обрамленная ямочками, которые появлялись, словно скобки, когда музыкант улыбался.

— Нет, сэр, — успокоила его Никки, — нам просто нужны кое-какие сведения.

— Вы ведь не убивали их, правда? — спросил Рук.

— Ну конечно нет, — и он обратился к Никки: — Он не коп, да?

— Как вы догадались?

Мистер Фрик рассмеялся, и на щеках его снова появились ямочки. Казалось, он был рад случаю поговорить о себе; он начал рассказывать о своих карьерных взлетах и падениях после окончания Консерватории. Все начиналось со случайных заработков в качестве замены в небольших симфонических оркестрах на Северо-Востоке. За этим последовало непродолжительное бездействие — проверка на прочность, и в конце концов Фрик получил стабильную работу в нескольких бродвейских театрах, играл в мюзиклах «Призрак Оперы», «Кошки» и «Весьма современная Милли».[47]И, наконец, очутился в Симфоническом оркестре Куинса.

— Понятно, что это не Нью-Йоркский филармонический, но у нас отличная компания, мы состоим в профсоюзе, плюс раз в году я исполняю вступительное соло на кларнете в «Голубой рапсодии» Гершвина. Это стоит долгих лет скитаний — сыграть ту восходящую ноту и увидеть, как все в оркестре расплываются в улыбках. Даже фаготисты, а это народ совершенно сумасшедший.

Рук улыбнулся и кивнул.

Леонард выразил Никки свои соболезнования.

— Я любил вашу маму. Любил их обеих, но, поверьте мне, ваша мать затмевала нас всех. Я говорю это не потому, что обожал ее. Все парни ее боготворили. Она была хорошенькая, как вы. У нее был такой особый дар, такая… сила. Она стремилась к соревнованию, стремилась быть самой лучшей, но в то же время очень хорошо относилась к другим студентам. Она даже помогала кое-кому в учебе. А вы знаете, что в музыкальных консерваториях такого уровня царит беспощадная конкуренция.

— Нельзя ли поподробнее об этом, — попросил Рук. — Может быть, у нее были завистники, соперники, которые помнили ее все эти годы?

— Об этом я ничего не могу сказать. К тому же Синди была поглощена музыкой, ей некогда было наживать себе врагов или участвовать в глупых ссорах. Эта девушка работала. Она изучала записи всех великих пианистов — Горовица,[48]Гульда[49]и других. Она первой появлялась по утрам в зале для репетиций и вечером уходила последней. — Он хмыкнул. — Как-то раз в воскресенье я заметил ее в пиццерии «Кэппи», только хотел подойти к ее столику и пошутить, спросить, неужели ее не гложет совесть за то, что она не репетирует. На следующий день у нее был сольный концерт, предстояло исполнять Шопена. А потом я увидел, как ее пальцы порхали над салфеткой, словно над клавишами!

— Мистер Фрик, — начала Никки, — вы можете вспомнить кого-нибудь из ее знакомых тех лет, у кого могли быть причины убить их? Мою мать, или Николь, или обеих? — Однако ответ был по-прежнему отрицательным. — К вам никто не обращался с вопросами о них, никто их не искал? — И снова «нет».

Руку досталась задача подвести разговор к «непарному носку».

— Вы не первый говорите о воле и энергии Синтии.

— И таланте, — добавил Леонард.

— Так что же произошло?