Жестокие игры

Гэйб не хочет смотреть на меня. Я пытаюсь представить, как мы сможем выжить, лишившись единственного среди нас человека, способного заработать деньги, и с еще одной опустевшей кроватью.

Ты не можешь уехать, — говорю я. — Не можешь уехать так скоро.

Сердце отчаянно колотится у меня в груди, и мне приходится стиснуть зубы, чтобы они не стучали.

На лице Гэйба ничего не отражается, и я знаю, что потом пожалею о сказанном, но думать больше ни о чем не могу.

— Я буду участвовать в бегах, — сообщаю я Гэйбу.

Вот так.

Теперь внимание обоих братьев приковано ко мне, и щёки у меня пылают так, будто я прижала их к раскаленной плите.

— Ох, да брось ты, Кэт, — говорит Гэйб, но его голос звучит совсем не так уверенно, как следовало бы.

Он почти верит мне, сам того не желая. А я, прежде чем сказать что-нибудь еще, должна подумать и решить: верю ли я сама себе. Я вспоминаю сегодняшнее утро, то, как ветер трепал мои волосы, как Дав пустилась в галоп… Я думаю о дне после бегов, о песке, покрытом красными пятнами там, куда вот-вот должны были подойти волны прибоя… Думаю о последних судах, отходящих от острова с наступлением зимы, и о том, что на одном из них будет Гэйб.

Я смогу это сделать, если дело до того дойдет.

— Да, буду. Ты разве не слышал в городе? Лошади уже выходят. Тренировки начинаются завтра.

Я гак горда, так горда тем, что мой голос звучит уверенно!

Губы Гэйба шевелятся, как будто он говорит, не раскрывая рта, и я понимаю, что он мысленно перебирает все возможные возражения. И мне отчасти хочется услышать oт него: «Нет, ты не можешь этого сделать», и я бы тогда спросила: «Почему?», а он бы тогда понял, что не в силах ответить: «Потому что ты не можешь оставить Финна одного». И он не может спросить: «Зачем?», ведь ответ на этот вопрос очевиден.

Я ощущаю себя ужасно умной и довольна собой, ведь очень даже нелегко довести Гэйба до состояния потери речи; но все же мое сердце слишком сильно бьется в груди, и я почти надеюсь: вот сейчас он скажет, что если я не стану участвовать в бегах, он никуда не уедет.

Но Гэйб наконец говорит:

— Хорошо. Я задержусь до окончания бегов. — Вид у него раздраженный. — Но не дольше, иначе корабли перестанут ходить до весны. Все-таки это очень глупо с твоей стороны, Кэт.

Он злится на меня, но мне на это наплевать. Меня только одно интересует: чтобы он задержался как можно дольше.

— Может быть, вот только если я выиграю, денежки нам не помешают, — говорю я, стараясь выглядеть как можно более взрослой и уверенной, но думая при этом, что если мне удастся получить деньга, Гэйбу, может быть, и не придется уезжать.

А потом я встаю из-за стола и кладу свои тарелку и чашку в раковину, как обычно по вечерам. Ухожу в свою комнату, закрываю дверь и кладу на голову подушку, чтобы никто ничего не услышал.

— Эгоистичный негодяй, — шепчу я, прижимаясь губами к наволочке.

А потом заливаюсь слезами.

Глава четвертая

Шон

В тот момент, когда меня будят, мне снится море.

Вообще-то мне всю ночь снится, как я ловлю Корра, но при этом я слышу голос моря. Старые женщины рассказывают, что кабилл-ушти, пойманные ночью, быстрее и сильнее других водяных лошадей, и потому сейчас, и три часа ночи, я скрючился среди валунов у основания утесов, в нескольких сотнях футов от песчаной полосы берега. Надо мной — полукруглый свод пещеры, выбитой морем в меловой стене; ее потолок — в доброй сотне футов над моей головой, белые стены обнимают меня. Здесь полагалось бы быть темноте, ведь лунный свет не проникает внутрь, — но океан отражает свет, идущий от бледных скал, и я вижу достаточно, чтобы не спотыкаться на крупных неровных камнях, опутанных гниющими водорослями, которые покрывают пол пещеры. Эти камни куда больше сродни морскому дну, чем суше, и мне при быть очень осторожным, чтобы не переломать ноги на их скользкой поверхности.

Я прислушиваюсь.

В темноте и холоде я прислушиваюсь к тому, как меняются звуки океана. Вода поднимается, быстро и тихо; прилив набегает на берег, и через час эта незавершенная пещера наполнится морской водой выше моей головы. Я ловлю всплески, надеясь услыхать шум копыт, бьющих но поверхности воды, любой признак того, что кабилл-ушти выходят из моря. Потому что в тот момент, когда вы слышите топот копыт по камням, вы уже покойник.

Но со стороны моря не доносится ничего, кроме зловещей тишины: ночью не кричат чайки, не шумят на берегу мальчишки, не гудят вдали лодочные моторы. Лишь ветер безжалостно сечет меня, забираясь в пещеру. В один из моментов от его внезапного удара я теряю равновесие, поскальзываюсь и опираюсь о стену, растопырив пальцы. И тут же поспешно отдергиваю руку, потому что стены пещеры покрыты кроваво-красными слизнями, которые блестят и перемигиваются в отраженном свете луны. Отец много раз повторял, что они совершенно безвредны. Вот только я ему не верю. Ничто не бывает совершенно безвредным.

Вода поднимается, расползаясь между камнями подо мной. Моя ладонь кровоточит.