Жестокие игры

Отец Мунихэм отпускает мне грехи. И я сама чувствую себя прощенной. Когда встаю, я вижу, что на скамье в противоположном конце церкви сидит еще кое-кто, ожидающий исповеди. Это Энни, младшая сестра Дори-Мод. Помада на ее губах слегка размазана, но было бы, наверное, невежливо указывать на это почти слепой женщине, и потому я ничего не говорю. И я не сразу замечаю Элизабет, которая сидит на краю той же самой скамьи; волосы у нее собраны вверх, руки сложены на груди. Я не могу решить, которая из них собралась исповедаться. Энни выглядит не от мира сего, но она всегда такая, поскольку видит только в трех футах перед собой. Элизабет кажется слегка рассерженной, но и она всегда такая, потому что видит гораздо дальше, чем на три фута.

— Пак! — окликает меня Элизабет.

Энни тоже приветствует меня своим мягким голосом.

— Куда сейчас направляешься? — спрашивает Элизабет.

Я чувствую себя немного лучше, чем перед приходом в церковь.

— Да так, мне нужно вернуть кое-кому куртку.

Еще до поворота на сумрачную дорожку, ведущую к конюшне Малверна, я вижу доказательства того, что приближаюсь именно к нужному месту. Вокруг на лугах пасется множество лошадей, и я чую это: отличные лошади выдают отличный навоз, так как едят отличное сено. А мне-то всегда казалось, что конский навоз ничуть не лучше кошачьих кучек. Конечно, ничего особо противного нет ни в том ни в другом, если этого добра не слишком много и оно не слишком старое. И нет ничего противного в запахе навоза, плывущем над конюшней Малверна, хотя навоза здесь много. Он просто другого качества. Поскольку позади у меня длинный день, но при этом нет причин полагать, что он затянется еще на столько же, я позволяю себе маленькое удовольствие: воображаю, будто все эти пологие луга и холеные кобылы принадлежат мне и я не спеша шагаю к своей собственной конюшне, с приятным сознанием того, что все это имущество мое, а на ужин у меня обязательно будет говядина.

Слева от меня мчится галопом чистокровный рысистый мерин. Сидящий на нем тощий человек подтянул стремена очень высоко, как жокей, — и я полагаю, это и есть жокей, судя по его посадке: он как будто висит над лошадью, а не сидит на ней верхом. Наездник чуть наклоняется в сторону, вглядываясь во что-то за оградой, и если бы я была такой же любительницей заключать пари, как Дори-Мод, поставила бы на то, что он не с Тисби. Хотя бы потому, что на нем белые ботинки, которые купить на нашем острове невозможно. Ближе к главному зданию я вижу конюха, ведущего обратно на луг серую лошадь с влажной шкурой. Лошадь выглядит чище, чем я сама, по моим ощущениям, и она определенно питается лучше, чем я.

Потом сквозь открытые двери я замечаю гнедую лошадку, надежно привязанную в проходе между стойлами, — ее чистит какой-то парнишка. Вечерний свет вливается внутрь и создает пурпурную копию лошади и конюха на земле позади них. Над двором разносится ржание, и изнутри конюшни на него отвечает другая лошадь.

Все это выглядит именно так, как я и представляла себе прославленные конюшни, и мне из-за этого становится немножко смешно. Я не слишком честолюбива, как мне кажется, и никогда не проводила целые дни в мечтах о том, чтобы владеть какой-нибудь богатой фермой. Вообще мне всегда очень не нравились люди, которые попусту тратят время, вздыхая и стеная о том, чего у них нет и никогда не будет, потому что я, как и отец, понимала разницу между тем, что необходимо, и тем, чего просто хочется. Но сейчас, стоя здесь, заглядывая в самое сердце конюшен Малверна, я ощущаю короткий, острый укол тоски из-за того, что у меня никогда не будет собственной фермы.

Я пытаюсь решить: стоило бы превращаться в Бенджамина Малверна ради того, чтобы жить в таком вот месте?..

— Кого ты ищешь?

Я щурюсь, всматриваясь в тени, не сразу находя, откуда донесся голос. Это оказывается тот самый конюх, который только что купал серую лошадь. Это же надо представить, что существует такой мир, где лошадей купают! Да разве они могут испачкаться, живя в таком месте, как это? Конюх стоит на полпути между мной и конюшней. Серая лошадь трется о его спину, но парень не обращает на нее внимания.

— Шона Кендрика.

— Мне самой кажется странным произносить вслух его имя. Я поднимаю его куртку, как будто это пригласительный билет. Мое сердце почему-то начинает биться быстрее.

— Где Кендрик? — спрашивает парень, обращаясь к другому конюху, только что вышедшему из строения поменьше.

Они обсуждают этот вопрос. Я неловко топчусь на месте. Я не ожидала, что меня воспримут настолько серьезно.

— В конюшне, — отвечают наконец мне. — Наверное. В главном здании.

Они не спрашивают, зачем он мне нужен, и не гонят меня прочь, хотя смотрят с некоторым удивлением и недоумением, как будто ждут от меня какой-то выходки. Но я просто благодарю их и шагаю через двор. Я тщательно закрываю за собой ворота, когда наконец отыскиваю их и вхожу внутрь, так как уверена, что не сделать этого — значит совершить самое страшное преступление на ферме.