Жестокий век

Задолго до рассвета Тайр-Усун поднял воинов. Он хотел напасть на курень на рассвете. Но едва развиднелось, от передового дозора отделился всадник, сломя голову помчался назад. Он сказал, что навстречу движется не менее пяти-шести сотен тайчиутских воинов. Тайр-Усун круто повернул в сторону, стал уходить. Тайчиуты неотступно шли следом. Только на другой день удалось оторваться от преследования. В глухом урочище сделали дневку, дав передохнуть лошадям. Новые попытки внезапно напасть на один из куреней были столь же безуспешны. Тайчиуты не дремали. Всем стало понятно: надо возвращаться. На Тайр-Усуна было страшно смотреть – весь почернел от бессильной ярости.

На обратном пути вышли к истокам Керулена. Светлая родниковая вода резво бежала среди замшелых камней. Чиледу ехал с дозорными. Напоив коня, он поднялся на крутую сопку, поросшую колючим золотарником. За сопкой был редкий сосновый лес, в него длинным языком врезалась ровная узкая полоска степи. В конце этой полоски стояли две юрты. Рядом паслись кони. Солнце только что взошло. Роса на траве еще не обсохла, искрилась цветными огоньками.

У юрт его заметили. Забегали, засуетились люди. Чиледу надел на копье шапку, поднял ее и дал своим знать: «Вижу людей!» Дозорные, а за ними и все воины устремились к сопке. Он ударил коня и поскакал к юртам. Там его не стали ждать. Вскочив на коней, бросились в разные стороны, в спасительный лес. Он стал править наперерез. Не успел. Люди скрылись за деревьями. Чиледу увязался за последним всадником. Ветви деревьев хлестали по лицу, по рукам, но он гнал и гнал коня. Лошадь под всадником не очень резвая, скоро станет. Только бы не упустить из виду. Настиг его на небольшой полянке, поднял копье, целя в узкую спину, и тут увидел: на голове всадника низкая шапочка вдовы – женщина! Обошел ее с левой стороны, вырвал из рук поводья, остановился. Исхлестанное ветвями, в кровоточащих царапинах лицо женщины исказилось от злости. Она плюнула на него, соскочила и побежала пешком. Он кинул ей под ноги аркан. Женщина упала ничком в траву. Ее узкие плечи вздрагивали. Чиледу спешился, древком копья толкнул ее в спину.

– Подымайся!

Женщина села.

– Я не пойду. Лучше убей меня, собака!

Вглядываясь в ее лицо, он опустился перед ней на колени.

– Оэлун?! – Схватил ее за руки, тряхнул. – Это ты, Оэлун? Посмотри мне в лицо, Оэлун! Неужели не узнаешь? Это я, Чиледу!

Она вздрогнула, отшатнулась.

– Ты?

– Я, Оэлун, я!

– Ты очень изменился. Я бы тебя не узнала.

– А вот я узнал сразу.

– Потому-то и хотел насадить меня на копье? – Горестная усмешка дернула ее губы.

Он смущенно крякнул, сел рядом, обхватив руками свои колени, смотрел на нее сбоку и удивлялся – как это он ее узнал? От прежней Оэлун – теперь видел – почти ничего не осталось. У губ, когда-то ярких, улыбчивых, залегли глубокие скорбные складки, вокруг глаз сеточка тонких морщин. Вот голос остался прежним. По голосу он и узнал ее. Бедная Оэлун! Совсем она не похожа на жену родовитого нойона. Халат, много раз чиненный, с обитыми кромками рукавов, маленькие руки загрубели от черной работы.

– Тебе живется трудно?

– Сейчас стало легче. Раньше было трудно.

– А мне и сейчас трудно, Оэлун. Я до сих пор не забыл тебя.

– И напрасно. Стоит ли держать в памяти сон, жить им…

– Оэлун, я нашел тебя… Мы снова будем вместе. Остаток дней мы проживем счастливыми.

– Нет, Чиледу, ты пришел слишком поздно. Можно потерять шапку, вернуться с полдороги и подобрать. Но не счастье…

– Нет, нет! Мы уедем с тобой от всех людей. Будем жить друг для друга. Я осушу твои слезы. Я стану работать за себя и за тебя…

Чиледу говорил торопливо и с отчаянием осознавал, что его слова легки, невесомы, они ни в чем не убедят Оэлун. Хуже того – чем больше говорил, тем несбыточнее казалось все, что он ей предлагал.

– Ты все такой же, – сказала она, и на мгновение лицо ее просветлело. – А я уже другая. У меня дети. Я живу их думами.

– Пусть и твои дети будут со мной!

– Они – дети Есугея.

Тремя этими словами она как бы отодвинула его от себя, от того мира, в котором жила. И он понял, что разделяют их не только годы.

Оэлун подняла голову, прислушалась. В той стороне, где остались юрты, было шумно.

– Они не поймали моих сыновей?

– Думаю, что нет. Если ловкие ребята.

– Они ловкие. – В ее голосе прозвучала гордость.

В их сторону, переговариваясь, ехали воины. Оэлун встала.

– Я твой пленник?

– Нет, Оэлун. Это я твой вечный пленник.

– Не надо об этом, Чиледу. Прощай. Благодарю за все.

Шершавой ладонью она провела по его руке, сжимавшей копье, неожиданно легко вскочила в седло и уехала.

Почти сразу вслед за этим на поляну выскочили три воина. Один из них уставился в ту сторону, где скрылась Оэлун.

– Там кто-то есть!

Чиледу испугался, что они кинутся в погоню.

– Я только что оттуда. Никого там нет. Ты молод, а молодому нередко любой куст врагом кажется.

Воин смутился.