Жидовская кувырколлегия

Ну, лукавь, думаю, лукавь, - откройся скорее, - на сколько ты замахнулся отца-командира объегорить.

- Хорошо, - говорю, - я тебе дам сколько надо, - и для вящего ему соблазна руку к кошельку протягиваю, но он заметил мое движение и перебивает:

- Не извольте, ваше благородие, беспокоиться, на такую неткаль не надо ничего из казны брать, - мы сею статьёю так раздобудемся. Мне позвольте только двух товарищей - Петрова да Иванова с собой взять.

- Воровства делать не будете?

- Боже сохрани! займём что надо, и как всё справим, так в исправности назад отдадим.

Убеждаюсь, что человек этот не стремится с меня сорвать, а хочет произвести свой полезный для меня и евреев опыт собственными средствами, и снова чувствую к нему доверие и, разрешив ему взять Петрова и Иванова,

А как всё это было вечеру сущу, то сам я, мало годя, лёг спать и заснул скоро и прекрепко.

Да! - позабыл вам сказать, что весьма важно для дела: Мамашкин, после того, как я его отпустил, пожелав мне "счастливо оставаться", выговорил, чтобы обработанные Фингершпилером евреи были выпущены из-под запора на "вольность вольдуха", дабы у них морды поотпухли. Я на это соблаговолил и даже ещё посмеялся: - откуда он берёт такое красноречие, как "вольность вольдуха", а он мне объяснил, что все разные такие хорошие слова он усвоил, продавая проезжим господам калачи.

- Ты, брат, способный человек, - похвалил я его и лёг спать, по правде сказать, ничего от него не ожидая.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Во сне мне снился Полуферт, который всё выпытывал, что говорил мне Мамашкин, и уверял, что "иль мель боку", а потом звал меня "жуе о карт императорского воспитательного дома", а я его прогонял. В этом прошла у меня украинская ночь; и чуть над Белой Церковью начала алеть слабая предрассветная заря, я проснулся от тихого зова, который нёсся ко мне в открытое окно спальни.

Это будил меня Мамашкин.

Слышу, что в окно точно любовный шёпот веет:

- Вставайте, ваше благородие, - всё готово.

- Что же надо сделать?

- Пожалуйте на ученье, где всегда собираемся.

А собирались мы на реке Роси, за местечком, в превосходном расположении. Тут и лесок, и река, и просторный выгон.

Было это немножко рано, но я встал и пошёл посмотреть, что мой Мамашкин там устроил.

Прихожу и вижу, что через всю реку протянута верёвка, а на ней держатся две лодки, а на лодках положена кладка в одну доску. А третья лодка впереди в лозе спрятана.

- Что же это за флотилия? - спрашиваю.

- А это, - говорит, - ваше благородие, "снасть". Как ваше благородие скомандуете ружья зарядить на берегу, так сейчас добавьте им команду: "налево кругом", и чтобы фаршированным маршем на кладку, а мне впереди; а как жиды за мною взойдут, так - "оборот лицом к реке", а сами сядьте в лодку, посередь реки к нам визавидом станьте и дайте команду: "пли". Они выстрелят и ни за что не упадут.

Посмотрел я на него и говорю.

- Да ты, пожалуй, три гривенника стоишь.

И как люди пришли на ученье, - я всё так и сделал, как говорил Мамашкин, и представьте себе - жид ведь в самом деле ни один не упал! Выстрелили и стоят на досточке, как журавлики.

Я говорю: "Что же вы не падаете?"

А они отвечают "Мозе, ту глибоко".

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Мы не вытерпели и спросили полковника:

- Неужто тем и кончилось?

- Никогда больше не падали, - отвечал Стадников: - и всё как рукой сняло. Сейчас же, по всем трактам к Василькову, Сквире и Звенигородке, все, во едином образе, видели, как проезжал верхом какой-то "жид каштановатый, конь сивый, бородатый", - и кувыркаллегия повсеместно сразу кончилась. Да и нельзя иначе: ведь евреи же люди очень умные: как они увидели, что ни шибком да рывком, а настоящим умом за них взялись, - они и полно баловаться. Даже благодарили, что, говорят, "теперь наши видят, что нам нельзя было не служить". Ведь они больше своих боятся. А вскоре и "Рвот" приехал, и орал, орал: "заппаррю... закккаттаю!" а уж к чему это относилось, того, чай, он и сам не знал, а за жидов мы от него даже получили отеческое "благгодарррю!", которое и старались употребить на улучшение солдатского приварка, - только не очень наварно выходило

- Ну, а что же за все это было Мамашкину?

- Я ему выдал три гривенника на благословенные сапоги и четвёртый гривенник прибавил за сбор этой снасти его собственными средствами. Он ведь всё это у жидов же и позаимствовал: и лодки, и доски, и верёвки - надо было потом всё это честно возвратить собственникам, чтобы никто не обижался. Но этот гривенник всё и испортил: - не умели дурачки разделить десять на три без остатка и всё у жида в шинке пропили

- А благословенные сапоги?

- Вероятно, так и пропали. Ну, да ведь когда дело государственных вопросов касается, тогда частные интересы не важны

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые, под заголовком "Жидовская кувырколлегия. Повесть. Об одном кромчанине и о трех жидовинах", - "Газета А. Гатцука", 1882, ЛЛ 33 - 36. С изменённым заглавием вошло в сборник "Святочные рассказы" (1886).