Жилец

– Я не жду от потомков такого просветления, – заметил Сева. – Для этого надо всем двумстам миллионам выдавить из себя раба. В том же Верховном Совете, хоть мы и ждем чего-то от межрегионалов, но их там такое меньшинство – хоть волком вой с тоски. Нет, едва ли Сахаров станет когда-нибудь всенародным идолом. В нашем отечестве разум властителя почему-то почитается за слабость. Единственного умного царя из всей романовской династии за ум и прихлопнули. А тупице сыну – сапоги лизали.

Звонок в дверь прервал Севин исторический экскурс. Райисполком и совет ветеранов пришли поздравлять почетного жителя. Маленькая толпа состояла из двух замороженных старичков, мощной дамы Матильды Юльевны – самозваной старшей по подъезду, гордо именовавшей себя вдовой и матерью чекистов и потому сующей нос в каждую квартиру, – и молодого человека в дубленке, весьма невзрачного облика, но с цепкими глазками. Молодой человек воплощал власть, старички и Матильда – общественность.

Гости как-то засмущались, Георгий Андреевич тоже, но не старшая по подъезду. Ее ничто не могло смутить – ветры перемен даже прядочки на ее парике не колыхнули. Она прошла из передней командирским шагом, а делегации приказала: «Раздевайтесь, раздевайтесь, товарищи» – и возвестила:

– Уважаемый Георгий Андреевич! Мы рады приветствовать в вашем лице старейшего жильца нашего дома, нашего района, чемпиона, так сказать, долголетия. Мы чтим вас как участника Великой Отечественной войны, ветерана социалистического труда, и поэтому наш райисполком принял решение наградить вас ценным подарком.

Тут выступил вперед молодой человек, протянул Георгию Андреевичу коробочку, предварительно открыв крышку, чтобы понятно было: подарок – ценный, часы «Победа» с позолоченным корпусом.

Сева с Игорем изобразили улыбки, старик же не растерялся:

– Старейший жилец, как вы изволили выразиться, благодарит вас. И очень прошу – к столу.

Гости заизвинялись, молодой человек – оказывается, секретарь исполкома – спешил к своим государственным обязанностям, к рюмке только коснулся губами, старички-общественники, глядя на него, подавили желание отведать угощенья, правда, рюмочки свои выкушали до дна, старшая же по подъезду свою ополовинила.

Слава богу, официальная часть быстро кончилась, гости ушли, а разговор вернулся на круги своя. Игорь стал вдруг допытываться, зачем дядя Жорж в самую гражданскую ринулся на юг. Эмигрировать решил?

– Если б я эмигрировал, ты бы вырос детдомовцем, а Сева не родился бы вообще. Что бы ваш папа должен был писать в анкете на вопрос: «Есть ли родственники за границей?» Вот то-то! Впрочем, простите, лукавлю: это позднее самооправдание, а тогда это обстоятельство – вся семья в заложниках – не могло остановить. На деле было хуже и проще: когда белые отступали, я свалился с тифом. Оправился – в городе красные. А они первым делом укрепили границу. И за попытку к бегству расстреливали. Не делайте из меня героя, ребята. Я не Анна Андреевна, и не было мне в ту пору никакого голоса.

– Ну, дядя Жорж, герой не герой, а сколько горюшка хлебнули. И выдержали – и войну, и посадки.

– Это дело везенья. Вокруг целые батальоны гибнут, и сил уж терпеть никаких, а пуля-дура не берет. Репрессии, конечно, малоприятная вещь, да и тут, в общем-то, повезло, самые страшные меня миновали. Зачем-то я Господу понадобился. Только не надоумил зачем. Он еще потерзает меня на Страшном суде.

– С такой-то биографией?

– Вот именно. Когда нам плохо, и чем хуже, тем щедрее мы молим Бога и даем самые пустые обещания. Только выпустит, дух переведешь – и все эти клятвы – жить во имя Его, трудиться не покладая рук, вести себя паинькой, – все вылетает из головы. И живешь таким же животным, как до тифа, до тюрьмы, до войны. А теперь совесть изводит. Кроме стыда, за целый век ничего не нажил.

Игорь поскучнел. Он больше по строительной части, и на Страшном суде предъявит полторы сотни строений, возведенных с его участием. И вообще он человек трезвый, реалист и рационалист. И если не считать заповеди «Не прелюбосотвори», предписанной человечеству Моисеем в период возрастного обострения хронического простатита, вполне мог почитаться человеком святой жизни. Если б еще и в Бога веровал.

– Это достоевщина какая-то. В чем вы себя вините? Не вы же революцию делали и предотвратить ее не могли. А во всех безобразиях не участвовали, разве что жертвой.

– Жил – значит соучаствовал.

* * *

Ста двадцати Господь Георгию Андреевичу не дал. Но финал эпохи показал – старик простудился под дождем в ночь на двадцатое августа, но выстоял у Белого дома и следующую, а когда спохватились лечить, было поздно, и утром 27-го дядя Жорж умер.

Эпилог