Жилец

История первичного материала, вкратце рассказанная Штейном, была такова. На румынской границе летом прошлого года в перестрелке был убит белогвардейский офицер, некто войсковой старшина Горюнов Алексей Пантелеймонович, пытавшийся тайно проникнуть в советскую Россию. Единственное, что удалось при нем обнаружить, – мешок с бумагами. Это были рукописи – дневники времен эмиграции с некоторыми отступлениями в область воспоминаний и какой-то нескончаемый роман. Бдительные местные чекисты сочли, что в рукописи зашифрованы какие-то ценные сведения. Долго ломали головы в Одессе, потом в Киеве, откуда мешок с рукописями попал в Москву, где наконец догадались, что никакого шифра тут нет, а есть просто незаконченный роман и дневник растерявшегося от великих потрясений человека. Рукопись дали на экспертизу известному писателю, тоже казаку, Спиридону Шестикрылову – его роман «Огненная лава» прогремел не так давно на всю страну и уже попал в школьные учебники. Спиридон, получивший в награду за шедевр советской классики редакторство в большом журнале, пришел в восторг от прочитанного и изъявил готовность немедленно печатать неведомый роман у себя. Да кто ж позволит в советском журнале печатать белогвардейца? Ленина с его широтой в этом смысле в живых уже не было, Троцкий свою былую силу потерял, к Сталину с подобной идеей и подойти страшно. К тому же роман этот был не закончен, он даже названия не имел, а расхлябанность композиции, отступления от вкуса, а то и элементарной грамотности отмечал и сам восторженный рецензент. Но Шестикрылов азартом своим заразил Менжинского, и Вячеслав Рудольфович, в молодости баловавшийся литературными упражнениями, нашел соломоново решение: роман дописать силами ОГПУ, автора назначить из вольных литераторов. Сам Шестикрылов от такой чести отказался. Он, видите ли, казак кубанский, а Горюнов – из терских; к тому же, утверждал гордый классик, его стиль давно, еще до революции, сложился, устоялся и признан народом. Как бы не обнаружили подмены! Нет, здесь нужен писатель молодой, малоизвестный…

Затея в своем окончательном виде чрезвычайно понравилась Сталину. Да, это очень полезно – показать всему миру, что логика революционной борьбы даже враждебное нам казачество – верных слуг царского режима – убеждает в своей неизбежной победе. Потому что советская власть – подлинно народная власть. И если это будет показано художественными средствами, убедительно и ярко, я буду только приветствовать. Такой роман еще послужит расцвету советской литературы. Хватит нам кормиться хилыми сочинениями хлипких попутчиков. Пусть свое веское слово скажет писатель из простого народа. У Сталина уже вырабатывались манеры восточного мудреца, отвешивающего согражданам краткие афоризмы-формулировки. И даже хорошо, что казак, добавил он, чуть подумав. Яша, конечно, погорячился с ними в восемнадцатом, пора поправить его ошибку. Да ведь после Яши еще друг Серго наворотил, – пришлось-таки Менжинскому тронуть неприятную тему, – терское казачество истреблялось целыми станицами. Что от него осталось? И Серго поправим, невозмутимо ответствовал Коба. Серго мне друг, но покой среди горцев дороже. Пора восстанавливать русское население на Кавказе. Но пусть органы ОГПУ, заметил в конце беседы осторожный генсек, обеспечат полную секретность предстоящего предприятия.

В ОГПУ была создана спецгруппа «Хладный Терек» (вкус тот еще, отметил про себя Георгий Андреевич) – по наспех придуманному Шестикрыловым названию для горюновского романа. Возглавлять группу поручили Арону Моисеевичу Штейну, который с первых же месяцев после создания ВЧК занимался работой в литературно-художественной среде. О том, как Дзержинский чуть не похоронил сию блистательную идею, Штейн, разумеется, не распространялся.

Пока Фелицианов – первый из будущих создателей «Хладного Терека», скоро прибудут и остальные.

– Вам как первому предоставлено право выбрать себе кабинет.

– Я бы хотел устроиться в мезонине окнами на бульвар.

– Восток. Летом по утрам солнце будет мешать. К тому же не забывайте: вы заключенный, ходу отсюда без конвоя нет. Как бы не затосковать, на бульвар глядючи. Опять-таки и шум не даст работать.

Северные окна выходили на симпатичный дворик соседнего дома, куда когда-то в доисторические времена студент Фелицианов захаживал в издательство «Мусагет». Блока видел. Поэт ожег надменным взглядом юного поклонника, и почему-то Жорж и сейчас почувствовал неловкость и стыд. Нет, не надо сюда смотреть. Да и темно, мрачно было в комнатах на северной стороне. Фелицианов все же настоял на своем.