Жёлтая магнолия

Клятый синьор Лоренцо! Значит, он сам всё рассказал брату!

— А я должна была рассказать вам о вашей любви?! — она впилась в него таким же взглядом, как и он в неё. — О поцелуях в сокровищнице? О вашей боли? Чтобы вы снова набросились на меня, как в прошлый раз?! Вы сами сказали — не лезть в вашу жизнь! Я и не лезла! Да чтоб вам пропасть! Я не хочу всего этого знать! Раз вы всё ещё её любите — любите себе дальше! Но теперь по вашей вине за мной будут охотиться эти ненормальные! И я должна сама о себе позаботиться! Да лучше бы мне вообще никогда вас не знать! Я для вас такая же «бабочка», как и те несчастные, с той лишь разницей, что я пока ещё жива! А надолго ли?! Ненавижу вас! Оставьте меня в покое! С этой минуты я больше на вас не работаю!

Она кричала и не могла остановиться — такая сильная обида накатила на неё от этих слов маэстро.

— Дамиана! Погодите же! Я не это хотел сказать! Всё это, — он указал рукой на рисунок, висящий на стене, — это не то, чем кажется!

— А чем это кажется?! Вы любили жену своего брата! Вы тоскуете по ней и рисуете её! А теперь женитесь на альбицийской жемчужине! Так женитесь на ней и не смотрите на меня вот так! И не говорите со мной, как в этом проклятом театре! Никогда больше! Слышите!

Она бы швырнула куда-нибудь статуэтку, но злость её иссякла так же внезапно, как и появилась. И она просто поставила её назад, на каминную полку, и подхватив платье, устремилась прочь к выходу.

— Дамиана! Стой! Остановись! — услышала позади себя окрик.

Она обернулась уже в дверях, и их взгляды встретились. Но теперь между ними будто пропасть разверзлась. Маэстро смотрел на неё так, словно готов был сделать что-то ужасное. Ещё шаг и что-то случится…

— Скажи… Почему ты выходишь за Лоренцо? — спросил он глухо и хрипло.

— А почему нет? — спросила она дерзко и вздёрнула подбородок.

Она ждала ответа какую-то секунду, но ведь и секунды достаточно, чтобы сказать нужные слова. Но маэстро лишь молчал и исступлённо смотрел на неё, не отвечая.

— Вот поэтому и выхожу, — бросила она ему в лицо, и громко хлопнув дверью, выскочила в коридор.

Слуги были предупредительны и молчаливы, как будто все в доме слышали то, что произошло в кабинете.

Дамиану ждала благоухающая ванна, и Симона даже глаз не поднимала, подливая ей горячей воды. А у Дамианы едва хватило сил добраться до постели. Она хотела погадать, но передумала. Этот день был таким ужасным, что последнее, чего бы ей хотелось сейчас, это увидеть в картах очередную надвигающуюся опасность.

«Вы здесь в безопасности…»

Да, наверное, в безопасности. Окна закрыты, дверь заперта. Внизу караулят сикарио. Вряд ли убийцы полезут сюда после того, как открыли свои карты. Но от этого менее страшно не становилось. А что будет завтра? А послезавтра?

И если бы только это! То, что она сейчас наговорила маэстро, и то, что он сказал ей, тяготило едва ли не сильнее, чем страх перед неизвестностью. Сейчас она жалела о своей несдержанности. И об обещании, данном Лоренцо… Обо всём. Но единственный возможный для неё выход — это собраться и с утра пораньше отправиться в Марджалетту. Где весь остаток жизни прятаться, как её мать, носить накладные локоны и чужое имя. Вот только какая-нибудь Марчелла за пару дукатов с радостью расскажет любому, кто она такая на самом деле. Нет, ей нельзя в Марджалетту…

Сейчас, когда страх понемногу отпустил, к ней вернулись воспоминания о видении в сокровищнице. Невыносимо сладкие и болезненные. Сладкие, потому что стоило закрыть глаза, как память возвращала все ощущения: прикосновения маэстро, такие нереально реальные, почти осязаемые, как будто это было с ней и наяву. И болезненные, потому что все они предназначались другой.

Если бы две недели назад ей кто-то сказал, что она будет лежать и мечтать о поцелуях маэстро Л'Омбре, она бы только рассмеялась.

Но разве она могла знать, что за этой маской холодного равнодушия, высокомерным презрением и тростью скрывается человек, способный на такие сильные чувства? Тонкий, умный, ироничный, и совсем не соответствующий этому мрачному образу маэстро Л'Омбре, который он так старательно поддерживает на публике. Человек, в которого она смогла влюбиться вот так же сильно, как он в эту треклятую Веронику!

И что ей теперь делать?! О, Серениссима…

Она уткнулась носом в подушку и тихо заплакала.

Давно ли она плакала? Очень давно…

Потом, когда слёзы высохли и наконец вернулось самообладание, она решила, что погадает себе завтра утром и тогда будет ясно, что делать. Утро очищает разум, как говорят цверры.

Этой ночью ей не приснилось кошмаров. Ей приснился маэстро. Он рисовал, а она сидела рядом и наблюдала, как быстро движутся его пальцы, рождая на бумаге прекрасное лицо…

Лицо Вероники…