Жёсткая ротация

Это был мастерский ход Анны Андреевны, но гроссмейстер власти, каким был Сталин, его разгадал и ответил сокрушительным контрударом. Ахматову принялись изничтожать за творчество, якобы за творчество, хотя на самом деле — за непомерные, на взгляд Сталина, властные амбиции. За древнегреческий хюбрис — боги всегда наказывали смертного, которому случалось возомнить себя ровней бессмертным. Сталин выстраивал советскую литературу в роли её патрона, покровителя, августейшего мецената. Ахматова нашла для себя другое амплуа — литературной вдовы. Великой литературной вдовы. Потому что вдовой она — в самооценке — приходилась не Николаю Гумилёву и не какому-нибудь Шилейко и даже не Пушкину, а всей русской литературе сразу! Соитие с вдовой (символическое или фактическое) означает вступление в наследство или скорее — восшествие на престол; престол русской литературы «попритягательней», как сказал бы принц Гамлет, датского; Ахматова держалась и, по-видимому, ощущала себя Гертрудой, а уж претендентов на роль Клавдия было хоть отбавляй. Находились охотники — и охотницы — и на куда менее значительные (хотя порой столь же обременительные) при том же виртуальном дворе роли. Вдовцом (наследником) великой русской литературы полагал себя и Сталин. Иначе не насаждал бы её с таким преувеличенным упорством (пусть и в урезанном виде) в школе и в вузах. Иначе бы не олитературивал — в гротескных, а то и в карикатурных формах — само социалистическое бытие (не говоря уж о сознании). Иначе не играл бы в Николая Первого то с Пастернаком, то с Булгаковым (последний написал своего Воланда не с какого-то там американского посла, как конъюнктурно врут сегодня, а, разумеется, со Сталина и умер от горя, когда тому не понравилась пьеса о юности вождя). Иначе не одел бы бронзой Маяковского — новому Николаю понадобился новый Пушкин. Иначе бы не изобрёл Джамбула и Сулеймена Стальского (и всю многонациональную советскую литературу) во исполнение завета про «всяк сущий в ней язык».

Мы живём на развалинах литературоцентрической цивилизации, вычленяя в ней Золотой и Серебряный века (вдовой которых и предстаёт Ахматова), брезгливо (или пугливо) стараясь забыть Бронзовый или, конечно же, Стальной, а уж кто породил его — сообразите сами.

У Владимира Сорокина в «Голубом сале» есть омерзительно смешная пародия на Ахматову, бросающуюся в ноги Сталину и умоляющую казнить её казнью лютою, а главное — ни в коем случае не возвеличить. Именно так (с точностью до противного) следует понимать многие поэтические инвективы Ахматовой — и, прежде всего, наказ не ставить ей памятника в этой стране, не ставить нигде, кроме окрестностей питерской тюрьмы «Кресты». И ведь поставят, дураки, возле «Крестов», а не около моря, где я родилась, и прочих мест, с нотариальной точностью перечисленных. Сталин тоже говорил: Не надо славить товарища Сталина.

И Сталин, и Ахматова были — каждый на своём уровне — поразительно жестоки по отношению к своим приближённым. Не просто жестоки, но иезуитски жестоки.

Сталин, обидевшись, но не объяснив причины обиды, переставал разговаривать с человеком, переставал замечать его — и некоторое время спустя уничтожал. Возможности уничтожить у Ахматовой не было — и она после «молчания» и «незамечания» человека вычёркивала, то есть опять-таки уничтожала, только виртуально.

Оба не терпели возражений, не выносили общения на равных, всеми правдами и неправдами «опускали» соперников и соперниц. Оба безумно любили литературу и безумно любили власть.

Они не были ровесниками (Сталин был ровесником Блока), но вполне могли бы на сумасшедших ухабах отечественной истории оказаться мужем и женой. Такой брак (как все браки их обоих) продлился бы недолго — но кто в итоге пустил бы себе (или другому) пулю в лоб, можно только гадать.

2003

Похвала Пупкину

Апогей нуля