Жить для возвращения

К счастью, на нашей полярной станции серьезных конфликтов не было, хотя… Вскоре после нашего приезда обнаружилось, что два старожила зимовки, два Николая — Куликов и Задорожный, крепко не любят друг друга. Это тянулось весь первый год их зимовки и перешло на второй, когда появились мы. Может быть, всему виной была радистка Лида, крутившая головы обоим. Может — гонор парторга Куликова, натолкнувшийся на сопротивление беспартийного Тимофеича. Может — упущения по службе, ведь радист очень зависит от четкой деятельности механика, заряжающего ему аккумуляторы. Словом, на станции постоянно висела в воздухе вражда, которая иногда проливалась злым дождем, так или иначе втягивая в себя нас всех, заставляя принимать ту или иную сторону. Это очень тяготило, особенно Наташу: при ее замечательной неизбалованности и доброжелательности — сколько же ненужных волнений перенесла она на зимовке еще тогда, в первый наш приезд на Новую Землю!

Высокое звание парторга придавало Куликову ощущение полной безнаказанности. К тому же за плечами у него была война, и само слово «фронтовик» в то время еще оставалось почти святым. Николай Иванович по всем статьям оказывался «неприкасаемым». Вспоминаю один эпизод, связанный с его партийно-политической деятельностью. С Диксона, столицы всей Западной Арктики, которой подчинялись полярные станции Баренцева и Карского морей, пришёл требовательный запрос: как на зимовке организовано социалистическое соревнование (вот интересно, поймут ли эту фразу те, кто родился тридцать лет спустя?!). Николай Иванович явно обрадовался возможности насолить мне, потому что я не только не имел, с кем соревноваться, но даже не мог внятно объяснить, каков круг моих служебных обязанностей, профессиональных привязанностей и ответственности.

Удача сама просилась в руки Николаю Иванычу, с помощью официального запроса он мог, как ему казалось, без труда обнажить мою сущность тунеядца. Ну какие соцобязательства, даже сверхлиповые, я в состоянии был изобрести и предъявить коллективу? Коллектив же относился к моим интересам и моим трудностям в целом вполне сочувственно, и дальше безобидных подтруниваний над горе-путешественником дело не шло. Мало того, ребята (честно скажу, по моей подсказке) решили своеобразно откликнуться на очередную партийную инициативу. Начальник тоже не остался в стороне. Он простодушно обратился к Николаю Иванычу с просьбой: пусть товарищ Куликов как опытный партийный руководитель посоветует другим, какие конкретные пункты обязательств каждый из нас должен занести в реестрик. И началось!

Метеомолодняк резво объявил, что берет на себя повышенные обязательства: проводить каждый метеосрок на полчаса раньше положенного времени (на всех станциях земного шара метеонаблюдения начинаются строго в нулевую минуту, через каждые три либо шесть часов, и только такая незыблемая синхронность позволяет давать в итоге прогноз погоды)! Миша Фокин охотно принял шутливый тон и пообещал вступить в соревнование с самим собой как начальник и с двумя коллегами как радист, вот только не знает, что делать с собственной женой, ибо она одновременно и радистка, и жена начальника!

Повариха Клавдия Андреевна юмора не приняла и стала привычно причитать насчёт непрерывного рабочего дня, больших перегрузок и непомерного аппетита «кое у кого, не буду уж называть, пусть сами краснеют». Она потребовала, чтобы парторг записал ей такие соцобязательства: 1. Обязуюсь регулярно кормить коллектив; 2. За качество продуктов не отвечаю; 3. Королеву Владимиру и Каневскому Зиновию добавок не выдавать; 4. Мужу Ивану запретить драться.

Последнее для всех явилось неожиданностью. Иван Васильевич, застенчивый молчун лет сорока, являл собою образец безотказности и безропотности. Он еще до войны начал зимовать на Новой Земле промышленником (так почему-то испокон веков называют на Русском Севере промысловиков-охотников). Иван Кононов провел на архипелаге более пятнадцати лет, с перерывом на войну, где был снайпером. Он бил медведя и моржа, ставил капканы на песца, чинил упряжь, ухаживал за собаками, заботливо спаривал кобелей и сучек в выброшенном на берег старом баркасе. Справедливо считался мастером на все руки и «прислугой за все». А тут, извольте радоваться, супруга обвинила его в рукоприкладстве!