Жить для возвращения

День за днем проходили размеренно и в какой-то степени однообразно. Вставал по будильнику около шести утра и сразу отправлялся на метеоплощадку, проводил разные измерения, повторяя этот цикл каждые шесть часов. В промежутках обрабатывал полученные цифры, строил графики таяния-нарастания снега и льда, зарисовывал окружающий ландшафт, следил за поведением трещин. В полдень отстукивал на ключе короткие сообщения о своей жизни, а также сведения о погоде за истекшие сутки, весьма гордясь тем, что моя информация поступает на Диксон, где учитывается синоптиками при составлении очередного прогноза.

Солнце гуляло над горизонтом круглые сутки, а с ним вместе начал гулять по леднику и я. Постепенно осмелел, стал удаляться от домика на два-три километра. Наблюдал за бурными ручьями, с каждым летним днем все стремительнее мчавшими по льду. Они вгрызались в лед на глубину нескольких метров, с ревом уходили в сердцевину ледяного тела, выпиливая там огромные пещеры-гроты и вновь вырываясь на дневную поверхность в самых неожиданных местах.

В эти маршруты я обычно брал не карабин — все-таки четыре лишних килограмма, — а семизарядный, барабанного боя револьвер, личное оружие начальника зимовки, великодушно пожертвованное мне. Медведя можно было опасаться разве что теоретически: даже на полярную станцию, с ее богатой, источавшей соблазнительные ароматы помойкой, за всю первую зиму зверь забрел только однажды. Как-то в разгар полярной ночи вдруг взлаяла сучня в собачнике, и Иван Алексеевич уверенно сказал: «Пришел!» Мы не пошли во тьму, а сгрудились на крыльце и долго вслушивались в какие-то хрусты возле склада, а когда немного рассвело, увидели там четкие следы. По словам Ивана Алексеевича, в его жизни случались встречи сразу с пятью и даже восемью зверями в день, и он не врал: в истории Русской Гавани отмечены случаи, когда в поле зрения было сразу по нескольку медведей, а один даже обосновался прямо на крыльце жилого дома, так что на него едва не наступил выходивший на срок наблюдатель. На леднике же, по единодушному мнению опытных северян, медведю делать совершенно нечего, тут нет ни добычи (тюленя либо моржа), ни хотя бы помойки. Себя самого я, естественно, не считал объектом звериных интересов.

В начале августа на Барьере разыгрался сильный ветер. Снег уже полностью растаял, и ни поземки, ни тем более пурги, не было. Зато трудно стало удерживаться на ногах, они скользили, ветер норовил скатить меня вниз по леднику. В то утро я вышел на самый ранний срок, едва разлепив заспанные глаза. Обвязываться веревкой не стал — все трещины были обнажены, и никакого предательства не сулили. Я поднялся по лесенке к метеобудке, снял показания приборов и стал пятясь слезать, медленно разворачиваясь всем корпусом. И в тот миг, что я оперся ногами о твердый лед, увидел прямо перед собой, метрах в двух-трех, небольшого (мне-то в тот момент он показался не меньше мамонта!) белого медведя. Он плавно поднимался на задние лапы и столь же грациозно опускался на передние.

«Белый медведь — самый крупный наземный хищник планеты, самый сильный и коварный. Подобно всем остальным зверям, б.м. никогда не нападает на человека первым. В СССР охота на б.м. категорически запрещена, животное занесено в Красную книгу». Примерно так пишут о «б.м.» энциклопедии и справочники, и все справедливо, за одним только малым уточнением: ученые-зоологи абсолютно уверены в том, что хищники не нападают на человека, а вот сами звери, к несчастью, не догадываются о собственных повадках и нападают, да еще как агрессивно, как беспощадно!