Жить на свете стоит

Ника почувствовала, как щеки вспыхнули – он прямым текстом выставлял ее из кабинета, да еще и советовал, с кем пойти на концерт! Она поднялась, аккуратно поставила чашку на стол и пошла к выходу, так и оставив конверт с билетами на подлокотнике кресла, но Гавриленко догнал ее и остановил, крепко взяв за плечи:

– Ника, не надо так. Я не хотел обидеть вас. Мне на самом деле хочется, чтобы вы пошли… Это редкое событие, красивое шоу, прекрасный репертуар… Пожалуйста, не отказывайтесь!

Она взглянула в его глаза и потупилась – Максим смотрел на нее открытым, просящим взглядом, который так не вязался с предшествовавшими жесткими словами.

– Спасибо… я с удовольствием схожу… Но больше ничего мне не присылайте.

– Договорились, – улыбнулся Гавриленко. – Могу ли я взамен надеяться, что вы согласитесь как-нибудь в выходной прогуляться со мной по бульварам?

Ника совершенно неожиданно для себя согласно кивнула головой, хотя и была рассержена. Но, когда в глазах Максима мелькнуло просительное выражение и ожидание положительного ответа, она не удержалась. Кроме того, прогулка недельной давности оставила приятные впечатления, и Ника была совсем не против ее повторить.

– Тогда я позвоню?

– Конечно.

Она толкнула дверь и вышла из кабинета, а Гавриленко еще долго улыбался, глядя на оставленную на столике чашку, из которой пила кофе Ника.

От медитативного созерцания его отвлек приход Никитича с целым ворохом документов.

– А ты чего это такой довольный? – с ходу поинтересовался он, плюхаясь в кресло и начиная раскладывать бумаги в только ему ведомом порядке.

– Да так… – уклончиво ответил Максим, не слишком довольный вторжением.

– Ох, Максим-Максим, твое «да так» только что мимо меня пролетело, обдав духами, – добродушно заулыбался Никитич. – Чего это она с утра пораньше? За пасквили свои извиняться прибегала?

Гавриленко недовольно поморщился:

– Выбирай выражения, а? Какие пасквили?

– А ты не читал? Аккурат вчера новая статейка вышла.

Максим пожал плечами, давая понять, как мало значения придает статьям в «Столичном хроникере». При этом он не кривил душой – его репутацию не раз пытались подорвать куда более грязными намеками и обвинениями, так что еще несколько инсинуаций погоды уже не делали. Однако у Никитича было свое мнение. Он по-стариковски пожевал губами, поморщился и недовольным тоном проговорил:

– Ты ей тут лишнего, я надеюсь, не насопливил?

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне! – загремел Гавриленко, разворачиваясь к Никитичу.

Тот насмешливо крутил в руке очки:

– Но-но, не забывайся! Я не твой наемный менеджер. И я смею говорить с тобой так, как ты того заслуживаешь. Я тебя создал, не забывай. И я не позволю, чтобы какая-то рыжая корова своими копытами топтала мой газон, ясно тебе? Хочешь в койке с ней кувыркаться – на здоровье, даже помогу, чем смогу, но в дела ее не посвящай, понял?

Гавриленко тяжело задышал, нервным жестом схватил со стола бутылку минеральной воды и залпом выпил почти половину.

– Она не интересуется моими делами!

– Ну конечно! Она твоими прекрасными глазами и двухметровым ростом увлеклась, – фыркнул Никитич, возвращаясь к бумагам. – Только ты внимательно статейки ее почитай, милок, и подумай на досуге, а не сболтнул ли ты чего лишнего в припадке влюбленности.

– Я тебя очень прошу – прекрати этот разговор, – тихо сказал Максим, усаживаясь в свое кресло. – Ты ведь ее совсем не знаешь?!

Никитич водрузил очки на нос и широко улыбнулся:

– Ошибаешься, сынок! Я много чего о ней знаю. И где родилась, и как училась, и где работала, и кто мама с папой, и какой кофе любит. Хочешь, скажу, какое белье предпочитает?

Максим поморщился:

– Вечно ты все опошлишь…

– А что в нижнем белье пошлого? По-моему, оно многое может рассказать о своей хозяйке. Но ладно, пощажу твою тонкую натуру.

– Мне эта информация ни к чему.

– Тебе, может, и ни к чему, а мне пригодится.

– Что тебе с этих знаний? Давай договора, хочу быстрее закончить. – Максим пресек наконец так раздражавший его разговор и демонстративно углубился в чтение бумаг, услужливо придвинутых ему Никитичем.