Житие одной бабы

- Нет, этот уж ловче всех, голосистый такой.

- Ловче всех, так должно, что Степку Лябихова ты слышала. Он первый песельник по всей Гостомле считается.

Ну, Степана и Степана; больше о нем и разговоров не было.

Доминали бабы последнюю пеньку на задворках, и Настя с ними мяла. Где молодые бабы соберутся одни, тут уж и смехи, и шутки, и жированье. Никого не пропустят, не зацепивши да не подсмеявшись.

Показалась телега на гнедой лошади. Мужик шел возле переднего колеса. Видно было, что воз тяжелый.

- Эй, ты! - крикнула Домна на мужика.

- Чего? - отозвался парень.

Настя глянула на парня и узнала в нем Степана Лябихова.

- Откуда едешь? - крикнула другая баба.

- Не видишь, что ли! Муку везу.

- С мельницы?

- Ну а то ж откуда муку возят? А еще баба называешься, да не знаешь откуда муку возят, - отвечал Степан, не останавливая лошади.

- Слушай-ка! - крикнула ему опять Домна;

- Ну, чего там?

- Глянь-ка сюда.

- Да чего?

- Да глянь, небось.

- Ну! - сказал, остановись, Степан.

- Поди, мол, сюда.

Степан забросил веревочные вожжи на телегу и, не спеша подойдя к бабам, опять спросил:

- Чего вы, сороки белохвостые?

- Давно тебя, сокол ясный, не видали, - отвечала молодая солдатка Наталья.

- Соскучились, значит, по мне.

- Иссохли, малый, - смеясь, проговорила та же солдатка.

- И ты иссохла?

- Да как же: ночь не ем, день не сплю, за тобой убиваюсь.

- Ах ты, моя краля милая! - принимая шутку, отвечал Степан и хотел обнять Наталью. А та, трепля горсть обмятой пеньки о стойку, обернулась и трепнула ею по голове Степана. Шляпа с "его слетела, волосы разбрылялиеь, и в них застряли клочки белой кострики. Бабы засмеялись, и Настя с ними не удержалась и засмеялась.

- Э, нет, постой, баба, это не так! - весело проговорил Степан. - Это не мадель. А у нас за это с вашим братом вот как справляются! - Степан охватил солдатку, бросил ее на мягкую кучу свежеобитой костры и, заведя ей руки за спину, поцеловал ее раз двадцать сразу в губы.

- Пусти!., мм-м, пусти, черт! - крикнула солдатка, отрывая свои губы от впившихся в них губ Степана. Но она не вырвалась, пока сам Степан, нацеловавшись досыта, пустил ее и, вставая с колен, сказал:

- Вот важно! Натешил душеньку.

- Экой мерин! - вскликнула, отряхиваясь, раскрасневшаяся солдатка и ударила Степана кулаком в спину.

- Неш так-то гожо делать? - спросила Домна.

- Что?

- Да баб-то женатому целовать.

- А то неш не гожо?

- Да еще при людях! Что проку при людях-то целоваться? - проговорил кто-то из баб.

- Да где ж ты ее без людей поцелуешь? - спросил Степан.

- О, болезный! Не знаешь, смотри, где. Степан засмеялся, обмахнул сбитую с него Натальею шляпу и, тряхнув русыми кудрями, сказал:

- Прощайте, бабочки.

- Прощай, - отвечали несколько женщин, с удовольствием глядя на красивого Степана.

- Неси тебя нелегкая! - проговорила все еще красная от крепких поцелуев Наталья.

- Эй, ты, Степан, бабья сухота! - крикнула Домна.

- Ну вас совсем, некогда! - отвечал Степан.

- Нет, постой-кась! Ты что нашим бабам спать не даешь?

Настя вспыхнула.

- Каким вашим бабам я спать не даю?

- Про то мы знаем, а ты зачем спать-то мешаешь?

- Чем я мешаю?

- Песни свои все горланишь.

- Да, вот дело-то! Степан уехал.

- Экой черт! - сказала вслед ему Наталья, обтирая свои губы.

- Что кабы на этого парня да не его горе, что б из него было! проговорила Домна.

- А у него какое ж горе? - спросила Настя, которой не нравилась беспардонная веселость Степана.

- О-о! да уж есть ли такой другой горький на свете, как он.

Рассказали тут Насте, как этот Степан в приемышах у гостомльского мужика Лябихова вырос, как его били, колотили, помыкали им в детстве, а потом женили на хозяйской дочери, которая из себя хоть и ничего баба, а нравная такая, что и боже спаси. Слова с мужем в согласие не скажет, да все на него жалуется и чужим и домашним. Срамит его да урекает.

- Он уж, - говорила рассказчица, - один раз было убил ее с сердцов, насилу водой отлили, а другой раз, вот как последний набор был, сам в некруты просился, - не отдали, тесть перепросил, что работника в дворе нет. А теперь, - прибавила баба, - ребят, что ли, он жалеет, тоже двое ребятишек есть, либо уж обтерпелся он, только ничего не слыхать. Работает как вол, никуда не ходит, только свои песни поет. Это-то допрежь, как его жена допекала, так с бабами, бывало, баловался; была у него тож своя полюбовница, а нонче уж и этого не слыхать стало...

- А не слыхать! - подтвердили бабы.

- Где ж его полюбовница? - спросила Настя.

- Вывели их в сибирскую губерню, на вольные степи. Туда и она пошла с своими, с семейными.

- Стало, замужняя была?

- Известно, баба: не девка же.

- Может, вдова.

- Нет, хозяин был, да она своего-то не любила, а Степку смерть как жалела.

- Да что ж жена-то его не любит, что ль? - спросила Настя.