Жюль Верн

Жюлю Верну повезло: романы его переводила Марко Вов-чок ( М.А. Маркович) — замечательная русско-украинская писательница. С 1867 по 1877 год 16 книг Жюля Верна (14 романов, сборник повестей и рассказов и научно-популярный труд «Знаменитые исследователи и путешественники») вышли в ее переводах. Кстати, Марко Вовчок и сама не чуралась естественно-научных идей: со знаменитым критиком Д.И. Писаревым она немало потрудилась над переводами трудов Чарлза Дарвина и Альфреда Брема, а также редактировала журнал «Переводы лучших иностранных писателей» (нечто вроде предшественника известного советского журнала «Иностранная литература»).

В конце XIX — начале XX века в России вышло несколько собраний сочинений французского классика. Самые известные: собрание П.П. Сойкина — 88 книг-приложений к журналу «Природа и люди» за 1906—1907 годы, и И.Д. Сытина — приложение к журналу «Вокруг света» за 1917 год. А в 1927— 1929 годах в издательстве «Земля и фабрика» вышло собрание сочинений, снабженное специальными научно-популярными очерками и подробными комментариями, что было немаловажно при катастрофическом послереволюционном упадке российской массовой культуры.

«Он был не только моим спасителем в детстве, — признавался Николай Островский, автор романа «Как закалялась сталь». — Он был для меня чем-то гораздо большим! С каким трепетом читал я его объемистые книги, страдая от того, что чтение это рано или поздно должно прийти к концу…»

Михаил Булгаков тоже не обошел французского писателя.

«Лорд Гленарван, — писал он в сатирической повести «Багровый остров», — известный аглицкий буржуй, акула британского империализма, выведенная на чистую воду товарищем Жюль-Верном…»

«Мишель Ардан — известный французский буржуй, союзник и конкурент лорда Гленарвана в деле ограбления цветных народов. Акула французского империализма…»

«Капитан Гаттерас — оголтелый колонизатор на службе у лорда Гленарвана; за систематическую пьянку в служебное время и халатность разжалован лордом в рядовые канониры (пушкари). С горя стал пить еще больше…»

«Филеас Фогг — еще один прислужник лорда, такая же зараза, если не хуже…»

«Профессор Жак Паганель — ученый холуй французских колонизаторов, сиречь Мишеля Ардана и компании. Близорук, в очках, рассеянный паразит с подзорной трубой под мышкой. Пить, правда, не пил, а что толку?»

Разумеется, все это написано с иронией, потому что должно было играть на сиюминутные интересы, но… запоминалось! На фоне огромного количества восторженных отзывов непременно находились отзывы сдержанные. Без них нет развития. Они позволяют различать истинную картину.

Понятно, что не к писателю лично были обращены претензии и другого крупного писателя — Б.Н. Стругацкого.

«Практически ничего не знаю о Жюле Верне, — писал он автору этой книги. — Снимаю шляпу, встаю, когда он входит, изображаю на лице искательную улыбку, а сам думаю раздраженно: ну, старый… что же ты сделал из литературы? Скольких читателей сбил с панталыку? Какое оружие дал в руки нашим педантичным суходралам?.. Впрочем, подозреваю, что господин был достойнейший и для своего времени, вероятно, — образцовый. И вообще — разбудил Уэллса!»[2]

Говоря о читателях (и писателях), сбитых с панталыку, Борис Натанович, конечно, имел в виду пресловутую теорию «фантастики ближнего прицела».

Прагматичный подход французского классика к литературе пришелся по вкусу первым, еще более прагматичным советским литературным критикам. С их легкой, точнее, не очень легкой руки сложилось представление, что заглядывать советским фантастам в далекое будущее — дело бессмысленное, ненужное. Партия всё знает, партия всё укажет! Незачем писателям отвлекаться на какие-то пустые мечтания. Ну, если уж вам очень хочется прослыть смелым предсказателем будущего, опишите трактор, который будет на пару сотен лошадиных сил мощнее уже работающих, или поднимите самолет не на три тысячи метров, а на все десять, или дайте читателям описание орудия, которое бьет не на тридцать километров, а на все сто!

В 1958 году, выступая на Всероссийском совещании по научно-фантастической и приключенческой литературе, писатель-фантаст Г.И. Гуревич не без горечи говорил:

«Пожалуй, самой распространенной в писательской среде являлась и является "теория ближней фантастики" («ближнего прицела». — Г.П.). Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни. Ближе понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе территориально. Призывали писателей фантазировать в пределах пятилетнего плана, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается. По существу, это было литературное самоубийство. У фантастики отбиралось самое сильное оружие — удивительность…

Но жизнь опередила таких писателей.

Пока мы ползали "на грани возможного", создавая рассказы о новых сверхсильных плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники Земли. Фантастика отставала от действительности.